Эдуардо Галеано - Вскрытые вены Латинской Америки

уже три века существуют общества «джукас», потомков негров, бежавших в леса Суринама. В этих поселениях «сохраняются святилища, похожие на те, что есть в Гвинее, и живы те танцы и обряды, которые напоминают танцы жителей Ганы. Используется перекличка барабанов, очень сходная с языком барабанов Ашанти»[45]. Первое крупное восстание рабов Гвианы произошло 100 лет спустя после бегства «джукас», и голландцы снова заняли плантации и сожгли на медленном огне вождей рабов. Но еще до ухода «джукас» беглые рабы из Бразилии создали негритянское королевство Пальмарес на Северо-Востоке Бразилии и успешно отражали на протяжении всего XVII в. натиск дюжин военных экспедиций, то и дело направлявшихся против них голландцами и португальцами. Штурм за штурмом тысяч солдат разбивался о тактику партизанской войны, делавшей неуязвимым — до 1693 г. — обширное прибежище негров. Независимое королевство Пальмарес — призыв к мятежу, знамя свободы — было организовано «наподобие многих государств, существовавших в Африке в XVII веке»[46]. Окруженное густыми лесами, оно простиралось от поселений Кабо-де-Санто-Агостинью в Перпамбуку до северных областей по берегам реки Сан-Франциско в Алагоасе и равнялось одной трети территории Португалии. Главный вождь избирался среди самых ловких и умелых, короче говоря, царствовал человек, «имевший наибольшие заслуги и авторитет в военных делах и правлении»[47]. В эпоху расцвета всемогущих сахарных плантаций Пальмарес был единственной областью Бразилии, где выращивались самые разные сельскохозяйственные культуры. Основываясь на собственном опыте или на опыте своих предков, возделывавших землю в саваннах или тропических джунглях Африки, негры сажали маис, сладкий картофель, фасоль, маниоку, бананы и т. п. Недаром уничтожение этих культур прежде всего было предписано колониальным войскам, стремившимся вернуть в рабство людей, которые пересекли океан с цепями на ногах и бежали с плантаций.

Изобилие продовольственных продуктов в Пальмаресе выглядело резким контрастом с жизнью впроголодь, /125/ которая даже в пору процветания сахарных зон была характерна для Атлантического побережья Бразилии. Рабы, завоевавшие свободу, защищали ее стойко и мужественно потому, что сами распределяли между собой плоды рук своих: земля была общинной, денег в негритянском государстве не существовало. «Мировая история не знает другого восстания рабов, которое продолжалось бы так долго, как пальмаресское. Восстание Спартака, потрясшее самую мощную рабовладельческую систему древности, длилось меньше»[48]. В последнее сражение против повстанцев португальская корона ввела огромную армию; еще более многочисленная была использована уже значительно позже, когда пытались сломить борьбу бразильцев за свою независимость. Последнюю крепость Пальмареса защищало не менее 10 тыс. человек; те из них, кто остался живым, были обезглавлены, сброшены в пропасть или проданы торговцам из Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айреса. Два года спустя пал жертвой предательства вождь Зумби, которого рабы считали бессмертным. Его захватили в сельве и отрубили ему голову. В скором времени капитан Бартоломеу Буэно до Прадо вернется с реки Мортеш, везя с собой трофеи после подавления нового мятежа рабов: 3900 пар человеческих ушей в сумах, перекинутых через лошадиные седла. На Кубе также все время вспыхивали восстания. Целыми группами рабы кончали жизнь самоубийством; это было их своеобразной местью хозяину, которого они наказывали «своей вечной забастовкой и своим безвозвратным бегством в мир иной», — говорит Фернандо Ортис. Они верили, что потом воскреснут — духом и телом — в Африке. Только после того, как хозяева стали уродовать трупы, чтобы рабы воскресали кастрированными, безрукими и обезглавленными, они добились того, что многие негры стали отказываться от мысли о самоубийстве. К 1870 г., как не столь давно поведал один бывший раб, в молодости бежавший в горы Лас-Вильяс, кубинские негры уже не кончали с собой. Они надевали «волшебный пояс и улетали, летели по небу и видели свою родину» или скрывались в горах, потому что «уставали жить». Тот, кто свыкался с жизнью на плантации, слабел духом, а жизнь в горах давала силу»[49]. /126/ Африканские религии продолжали жить среди рабов Америки, как и питаемые ностальгией легенды и мифы утраченной родины. Совершенно ясно, что негры таким образом выражали — в своих церемониях, в своих танцах, в своих молениях — стремление к утверждению культурного единства с предками, отвергаемого христианством. Но сыграл свою роль и тот факт, что церковь была материально заинтересована в той эксплуатации, которой подвергались рабы. В начале XVIII в. на островах, принадлежавших Англии, рабов, обвиняемых в преступлении, бросали живьем в жернова, перемалывавшие тростник, во французских колониях их живьем сжигали или четвертовали. А иезуит Антониль давал такие отеческие наставления хозяевам бразильских сахароварен, советуя избегать крайностей: «Управляющим никак не следовало бы бить ногами беременных женщин именно по животу или сильно избивать рабов, ибо в гневе своем они не соизмеряют силу своих ударов и могут разбить голову здоровому рабу, стоящему больших денег, и потерять его»[50]. На Кубе управляющие-майорали обрушивали кожаные плетки или тростниковые хлысты на спины провинившихся беременных рабынь, предварительно бросив их на землю, лицом вниз и животом в яму, дабы при экзекуции не попортить будущего раба. Церковники, взимавшие в качестве подати 5% произведенного сахара, давали свое христианское отпущение грехов: майораль, мол, имеет право наказывать, как наказывал грешников Иисус Христос. Папский миссионер Хуан Перпинья-и-Пибернат обращал к неграм такие проповеди: «О, несчастные! Не пугайтесь того, что, будучи рабами, вы испытаете много страданий. Ваше тело — в рабстве, но душа ваша свободна, и настанет день, когда отлетит она в счастливое прибежище избранных душ» [51].