Петр Алешкин - Русская трагедия

— Ты ведь… в Гудзон… не только из-за меня? Да? Да?

Она кивнула, но глаз не отвела, сказала:

— Я расскажу потом… потом… Я не готова сейчас, прости…

— У меня тоже… перед твоим звонком, — усмехнулся он горько, выпуская ее лицо из своих ладоней, — была мысль повеситься…

Светлана вдруг быстро, другим тоном, словно ее осенила внезапная догадка, какая-то надежда, произнесла:

— А может быть, ничего и нет! Все не так плохо, как я надумала… Мне надо срочно позвонить в Москву!

Светлана, приблизив телефон к свече, набрала номер и прижала трубку к уху. Анохин видел в ее потемневших глазах нетерпение, надежду и страх. Он заметил, как она вздрогнула, услышав в трубке голос подруги.

— Светик, это ты? — Как ни прижимала Света телефон к уху, тонкий голос ее подруги был хорошо слышен Анохину в необыкновенной ночной тишине. — До тебя дозвонились из милиции?

— Зачем это я им понадобилась?

— Я же тебе говорила, что твои духи и крем они зачем-то брали, а вчера опять явились, о тебе расспрашивали. Мне пришлось им твой томский телефон дать… Алло, ты слышишь?

— Слышу… Чего они хотят?

— Они выпытывали, не дружила ли ты с Левчиком…

— Ну ладно, хватит о нем! Он мне неинтересен. А еще какие новости?

— Тут их ужас сколько! — И Ксюша начала рассказывать об институтских делах.

Потом Светлана положила телефон на стол и обмякла как-то в кресле, опустилась, замерла на минуту. Видимо, забыла о Диме, о том, где она находится.

Анохин чувствовал, что ей не до него сейчас, и тоже молчал, смотрел на нее. Он слышал весь разговор, догадался, что над Светланой нависла какая-то опасность. И связана она с Левчиком, толстяком с философского. Наконец она подняла голову, набрала другой номер, глубоко вздохнула, видимо, готовясь к разговору, преобразилась, напряглась и воскликнула радостно и ласково:

— Мамчик, привет! Как вы там?

— У нас-то все хорошо. А как у тебя?

— Чудесно! Погода — прелесть!

— Тут почему-то тобой милиция интересовалась! Ты ничего там, в Москве, не натворила?

— Мам, что я могла натворить? — обиженно спросила Светлана. — Ты разве меня не знаешь?.. Что они спрашивали?

— Они удивились, когда узнали, что ты в Киеве. Спрашивали, как тебе можно позвонить. Где ты живешь? Есть у тебя телефон? Когда ты собираешься возвращаться в Москву?

— Телефона у меня нет. Вернусь я через три недели. Если еще раз спросят, скажи им: никуда я не денусь. Вернусь в Москву, если еще буду нужна им, поговорим.

— А что им от тебя надо?

— Подружки говорят, что одного нашего студента, дурака-наркомана, арестовали, а теперь всех таскают в милицию, допрашивают, выясняют, кто наркоманил вместе с ним. А откуда я это знаю? Что я, за всеми, что ли, слежу? Больно нужно мне знать, кто с кем наркоманит!

— Ладно-ладно, не кипятись! Где ты живешь-то?

— В гостинице.

— Ой, дочка-дочка!.. Он студент, однокурсник?

— Директор фирмы.

— Что-то у тебя голос сегодня слишком возбужденный, нервный?

— Мам, а ты была спокойна, когда тебе папа сделал предложение?

— Он разве сделал тебе предложение?

— Да! Если бы ты знала, как я была счастлива полчаса назад! Мам, я ни секунды не колебалась, когда услышала от него эти слова. Я сразу согласилась. Лучше его нет на свете! Поцелуй папу! Дня через три позвоню.

Светлана снова положила телефон на стол с прежним отрешенным видом и пробормотала задумчиво:

— Может быть, не все так плохо?

— Что тебя тяготит? — спросил тихо Анохин.

Девушка неожиданно нервно вздрогнула от его голоса, словно возле ее уха прозвучал выстрел, взглянула на него:

— Прости, прости!

— Что я тебе должен прощать? В чем ты предо мной провинилась? Ну-ка, колись! — шутливо заговорил Дима.

— Ой, какое же я трепло! Все растрепала маме!

— Насколько я понял из твоей трепотни, — начал Анохин шутливым тоном, но закончил серьезно: — Ты согласна стать моей женой… До тебя я не подозревал, что в мире есть такая страсть, какая кипит во мне. Безумство какое-то!

Комнатка в рыбацком домике, как прозвали дом на берегу озера Дима со Светой, была маленькая. Почти всю ее занимали кровать, небольшой шкаф и два кресла с тумбочкой между ними.

Времени по лос-анджелесским меркам было совсем мало, когда они легли в постель. Светлана то ли от хмеля, то ли оттого, что перенервничала, а теперь расслабилась, заснула мгновенно, прижавшись к нему всем телом под толстым мягким одеялом. В комнате было свежо, прохладно, и от этого особенно хорошо и приятно было чувствовать тепло девушки, думать о будущем с ней, думать, что приходится снова начинать жизнь с нуля, как двадцать лет назад, когда он бежал из Тамбова. Жизнь завершила круг. Все начинается сызнова. Тогда он был ответственен только за себя, а теперь не одинок. Рядом с ним юная невинная душа. Чего она так опасается? Что ее так тяготит? Почему так страшится встречи со следователем? Не из-за темной истории с Левчиком сбежала она в Америку? Что она значит для Левчика? И что он значил для нее? Ксюша знала бы об их отношениях, если бы что-то было. Ведь они жили в одной комнате. Не скроешь ничего. Но видно, хорошо видно, что Светлана впала в прострацию именно из-за известий о Левчике. Не из-за этой ли истории она так легко согласилась стать его женой? Не переменит ли она завтра свое решение? От этой мысли стало грустно, печально и подумалось: что он даст ей здесь, если она всерьез решится остаться с ним? Это сейчас, когда она открывает мир для себя, все ей кажется чудесным, а он ангелом. Неизвестно, как встретит его американская земля, как к нему отнесутся власти. И как он отнесется к ним. Свою власть он не любил! Не любил — слишком слабое слово. Анохин при каждом удобном случае старался высказать свою точку зрения на эту власть, все время называл ее криминальной, бандитской, которая думает только о своем личном кармане, порвет глотку любому умирающему с голода пенсионеру, если представится малейшая возможность хоть на копейку за его счет пополнить свой карман.