Малькольм Брэдбери - Профессор Криминале

«О, какой таланто! — вскричал профессор Монца в первый же день, подловив меня на террасе перед обедом и схватив за локоть. — Это не мозг, а настоящая ртутти!» «Да, он производит впечатление, — согласился я. — Жаль только, его не было, когда выступала Татьяна Тюльпанова...» «О, но вы можете представлятти, как ужасно занят такой человекко!» — замахал руками Монца. «В самом деле?» «Ну еще бы! Книги! Финанца! Политико! Всем нужен, постоянно нарасхватто!»

В этот момент по толпе прошло некое шевеление, засуетились синие ливреи, наскоро приводя террасу в надлежащий вид, а несколько секунд спустя в дверях величественно возникла миссис Валерия Маньо. Шум болтовни стих, все тянули шеи, желая получше рассмотреть нашу знаменитую падрону .

Зрелище было впечатляющее, спору нет. Просторное платье с низким вырезом (наверняка шедевр какого-нибудь прославленного итальянского кутюрье; я заподозрил, что вчерашнее отсутствие падроны объяснялось очень просто — миссис Маньо покупала новое платье); абсолютно прекрасное и лишенное каких-либо возрастных ориентиров лицо, плод кропотливого труда хирургов и косметологов. По взгляду, которым наша хозяйка обвела террасу, я сразу понял, что она, как большинство знаменитостей, ищет собеседника поименитей. «Скузи, падрона!» — возопил Монца, подлетел к миссис Маньо и чмокнул ей ручку, но она небрежно отмахнулась от нашего председателя — нашелся более достойный объект. «Здорово, приятель! — зычно крикнула падрона , раскрывая объятья. — Как дела-делишки?»

Объектом августейшего внимания оказался, естественно, Басло Криминале. «Привет-привет, очаровательница», — отозвался он, приблизился и был одарен сначала объятьем, а потом и целой серией поцелуев. «Черта с два я бы сюда приперлась, если бы не ты, — сообщила миссис Маньо. — Как конгресс-то? Ничего?» «Можешь мне поверить, Валерия, конгресс просто замечательный. Наш Монца превзошел самого себя. Столько талантливых людей, а мудрость так и бьет фонтаном». «Господи боже, — удивилась хозяйка. — Послушай, если за обедом ты не сядешь рядом со мной, я крошки в рот не возьму, так и знай». «О'кей, договорились». «А как поживает мадам Криминале?» — обернулась падрона к Сепульхре. «Так себе, — ответила та. — Обед я, пожалуй, пропущу. Худеть нужно».

Вот почему на последовавшем вскоре обеде во главе собрания сидели только двое — миссис Маньо и Басло Криминале, падрона и протеже, американская космополитка и титан мировой культуры. Их теплая беседа, улыбки и заливистый смех грели душу всей международной ассамблее. Илдико, не соизволившая присутствовать на утреннем заседании и появившаяся лишь к обеденной трапезе, завистливо вздохнула: «Ой, ты посмотри, какие они счастливые! Даже Сепульхру сумели куда-то сплавить».

После обеда я предпринял вылазку в деревню — позвонить Лавинии. «Дорогуша, вчера вечером я присутствовала на совершенно изумительной свадьбе», — сообщила она вместо приветствия. «А кто женился?» «Как кто? Разумеется, Фигаро. Блестящая постановка, просто блестящая. А что там происходит у тебя? Как-то ты подозрительно затих». Я рассказал ей о красотах Бароло и о семейной идиллии Криминале. «Фрэнсис, семейная идиллия нас не устраивает, — встревожилась Лавиния. — Мы ведь телевизионщики. Позволь напомнить тебе фразу из твоего великолепного сценария — я наконец его прочла. Вот «Криминале — истинный Гаргантюа во всем, что касается радостей жизни, в особенности радостей плоти. Его жизненный путь овеян политическими парадоксами и романтическими тайнами». «Да-да, помню, — смутился я. — Что поделаешь, я тогда был значительно моложе». «Нет уж, Фрэнсис, вынь да положь мне тайны. Помни: залог успеха — интрига, конфликт, проблемность. Ты ведь не на каникулах, ты ведешь расследование. Семейная идиллия — камуфляж, я уверена в этом». «Что же мне делать?» «Рой землю носом. Устрой обыск в его комнате. В общем, не сиди сложа руки».

Однако первые дни конгресса прошли мирно, без каких-либо происшествий. Для этого времени года погода выдалась на редкость удачная: с утра свежо и ясно, после обеда, как по заказу, стремительный ливень. Настроение ландшафта сразу менялось, из классического — сочного, залитого солнцем — он превращался в уныло-романтический, с намеком на некоторую интимность. Вершины дальних гор окутывались туманом, ближние холмы придвигались еще ближе, кипарисы и скалы становились четче и контрастнее. Дождь повисал плотной портьерой, устраивал настоящее половодье всюду, где имелись канавы и ручейки. Зеленые гроты промокали насквозь, фонтаны с бессмысленным упорством пускали навстречу влаге небесной свои механические струи. Озеро подергивалось рябью, ослепительными фейерверками рассыпались каскады молний, и подчас особенно яркий пучок интенсивного света выхватывал из полумрака какой-нибудь замок или монастырь, которые при обычном освещении с Бароло разглядеть было невозможно. А потом дождь так же решительно прекращался, озеро немедленно успокаивалось, горы вылезали из укрытия, птички вновь выходили на сцену. «Бог — садовник, он знает, что природе нужно», — с чисто итальянской мудростью объясняли официанты во время ужина, когда участники конгресса при свечах уплетали спагетти, запивая их вином. Надо сказать, что с каждым днем писатели и политики привыкали друг к другу все больше, обнаруживая между собой немало общего.