М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- И я рад с тобой говорить, дедушка.

- Если бы мы жили вместе, мы могли бы говорить постоянно, каждый день.

- Конечно, дедушка.

- Что может быть выше обмена идеями?

- Ничего, дедушка.

- Разумеется, если это не в тягость Лизе. Хотя, если ей самой этого хочется, другое дело. Полагаю, у нее достаточно свободного времени?

- Не так много, дедушка. У Лизы пожилые родители, им тоже требуется внимание.

- Хм, родители, - Соломон Моисеевич помолчал, пожевал обиженно губами.

Наличие Лизиных родителей им не рассматривалось в качестве серьезной помехи. - Не помню их совсем. Что они из себя представляют? Интеллигентные люди? Во внимании не нуждаются, думаю.

- Мать Лизы тяжело больна.

- Больна, вот как. Хм, значит, надо обратить на это внимание.

- Спасибо, дедушка.

- Меня это беспокоит.

- Ну что ты, дедушка.

- Меня это действительно беспокоит. И я хочу помочь.

- Как же ты можешь помочь?

- Надеюсь, что сумею помочь. Очень надеюсь на это.

- Как же, дедушка?

- Прежде всего - советом.

- Да, это важно.

- Надо обратиться к врачу.

- Обязательно.

- Я говорю серьезно и хочу, чтобы к моим словам внимательно прислушались: надо обратиться к врачу.

- Мы так и поступим.

- Ни в коем случае не откладывайте!

Соломон Моисеевич посмотрел выразительно и скорбно сжал губы; я со своей стороны сделал все, что можно было сделать в такой ситуации, говорил его взгляд. Надеюсь, и вы сумеете исполнить свой долг так, как сделал это я.

- Да, - заметил Рихтер, - рано или поздно, но быт и социальные отношения засасывают человека. Человек делается рабом обстоятельств. Именно таким образом, - подытожил ученый, - социокультурная эволюция и берет реванш у истории.

Подобно многим ученым, Рихтер, изобретя одно полноценное объяснение мироздания, пользовался им всегда. Все хорошие и осмысленные вещи он относил к разряду явлений исторических, а все вещи плохие и бессмысленные - проходили по разряду явлений социокультурной эволюции, то есть событий, не оплодотворенных разумом. Семейные хлопоты, проклятый быт, материальное неблагополучие - все это Рихтер презирал как помехи главной цели: свободе человечества. По традиции, Павлу следовало поддержать деда и сказать: «Как верно! И я трачу много времени впустую; осточертела семья». То была бы реплика философа, стоящего над миром. И Павел изготовился сказать искомую фразу. Лизина любовь тяготила его. Однако стыдился Павел самого себя, того, что не умеет добром платить за добро. Однажды он подслушал разговор Лизы с подругой, в котором Лиза произнесла фразу: «Мне не в чем себя упрекнуть». Эти слова всякий раз всплывали в его сознании - он-то знал, что ему есть в чем себя упрекать. Павел решил, что нет нужды соглашаться с дедом.

- Есть просто человеческие отношения, - сказал Павел, - обыкновенные отношения. Разве их обязательно приписывать то к историческим явлениям, то к социокультурным?

- Я привык всему давать имена, - высокомерно ответил старик, - и даже если я этого делать не стану, - и тут он вдруг засмеялся, - то имена у вещей все равно будут, просто имена не названные. Ошибочно думать, что Маркс выдумал борьбу классов - он просто назвал вещь ее именем, а борьба была и без него. Люди думают спрятаться от смысла истории за вещами и заботами - но история их все равно там найдет. А я - я прятаться не стану. Я останусь один. Я готов к одиночеству, - последняя пастилка, обмазанная малиновым вареньем, исчезла у Рихтера во рту; пережевывая ее, он продолжал: - Мне досадно лишь, - сказал Соломон Моисеевич, - что я не смогу делиться с тобой мыслями. Хотя, наверное, тебе неинтересны мои идеи. Что ж, возможно, в них и нет ничего особенного.

- Это не так, - сказал Павел. Он жил идеями деда и тем, что когда-то рассказывал ему об этих идеях его отец. Невозможно быть членом семейства Рихтеров и не знать о парадигмальных проектах истории. Уже много лет старик Рихтер вынашивал теорию, призванную изменить мир. На бумагу было перенесено немногое, но пророку и не требуется записывать проповеди - найдутся и другие, чтобы сделать это. Соломон Моисеевич раскрывался более всего в разговоре, и Павел привык уподоблять своего деда Сократу. Подобно греческому мудрецу Рихтер охотнее обсуждал свои взгляды с учениками, нежели предавал их бумаге. Спору нет, некоторые черты характера двух философов рознились совершенно, так, например, если доверять свидетельству Ксенофонта, Сократ был равнодушен к сладкому, - но ведь не составляет же десерт столь существенной компонент в анализе личности? Соломон Моисеевич был равнодушен к столь многому в этом мире, что слабость к десерту лишь умиляла Павла. Сократ, думал он, глядя на выпуклый лоб, завитки седых волос, самый настоящий Сократ. Дальше в сравнении этом он не заходил, однако стоит произнести про себя имя «Сократ», как невольно вспоминаешь и имя его жены, также ставшее нарицательным.