М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- Ты хочешь сказать, что для Лаэрта написана пьеса «Гамлет», а для Гамлета - какая-то еще, другая пьеса?

- Та, другая пьеса, написана для всех.

- И даже для министра энергетики? Ему точно закон не писан.

- Писан. Просто он не читал.

- А как называется другая, большая пьеса?

- Разве ты сам не знаешь?

- Нет.

- Она называется «Отец и сын». Внутри нее играется «Гамлет». Единственный судья для сына - отец, и последний приговор отцу выносит сын. Эта цепь не может быть разомкнута - что они друг без друга?

- А чем эта главная пьеса кончается?

- Как чем?

И оба мальчика замолчали. Потом один сказал:

- Гамлет пугается в понятиях, отправной точкой для него является судьба отца.

- А потом?

- Потом он начинает другой счет.

- Откуда?

- От отца, откуда же еще. Другого счета не бывает.

- Ты меня совсем запугал.

- А все просто, надо только подумать.

И опять мальчики замолчали, и молча прошли еще круг под липами, мимо дома Лугового и Левкоева.

- Ты имеешь в виду небесного отца? - сказал другой мальчик.

- Наконец додумался.

- Страшная пьеса.

- Ты про какую?

- «Гамлет». Та, главная, утешительная.

- А мне кажется, это одна и та же пьеса.

- Пойми, пожалуйста, - сказал другой мальчик, - невыносимо знать, что из любой пьесы выходит один и тот же сюжет. Это совсем не утешает. Это оскорбительно для всех - для Гамлета, для тебя, для меня. И это должно быть оскорбительно для той, главной пьесы. Зачем отцу такой сын, который не живет самостоятельно?

- Но Гамлет живет самостоятельно. Он сам все придумал, его не об этом просили. Отцу его хватило бы, чтоб он свел счеты с Клавдием и сел на трон.

- А другому отцу - тому всегда мало. Ему, что ни дай, - все мало. Он всегда скажет: ты можешь больше.

- Ему всегда мало.

- Вот что ужасно - вырвешься из одного сюжета, думаешь: убежал! А ты не убежал и никогда не убежишь. Куда деться? Как побег из сибирского лагеря, - никто из мальчиков не был в тайге, но им казалось, что они знают, как бывает, - как побег из лагеря: перелез ограду, а там - тайга. Не убежишь, потому что некуда. Будь оно все проклято!

- Что - все? - спросил мальчик.

- Я скажу тебе, только ты не поймешь. Я русский, и жить мне в России. И я не связан, как ты, с этими Рихтерами, которые сегодня здесь, завтра - там. У меня нет другой родины, и не будет никогда. И жизни у меня другой нет, и никогда не будет. Я не могу примерять на себя, как ты, сначала одну жизнь, потом другую, - у меня нет лишних в запасе. Я хочу прожить свою жизнь, и, по-моему, это немало. И вот, когда жизнь в России повернулась - пусть на чуть-чуть, пусть немного, - когда я чуть свободнее вздохнул, когда появилась у меня надежда, что Россия заживет не коммунистической, не исторической, а просто своей жизнью, - так появился умник (и всегда найдется такой), который говорит: стой, не уйдешь. И показывает мне, что куда бы я ни выпрыгнул, - все равно окажусь в чужой истории. Полюблю я Соню Татарникову или не полюблю - все равно выйдет, что это не вполне моя жизнь, моей собственной жизни - у меня нет.

- Но собственной истории ни у кого нет, - сказал мальчик, - мы все в одной большой истории. И нет такого сюжета, через который не просматривался бы другой сюжет - главный сюжет. Спрятаться нельзя.

- Тени в пещере. Хорошо. Но тени - чего? Вот что мне не дает покоя. Что именно отбрасывает тень - вдруг это какая-нибудь мерзость? Что моя жизнь всего лишь тень, меня убеждают ежечасно, и уже убедили. Все гладко получается: каждая пьеса встроена в большую, в более важную пьесу, и нет у меня даже тени надежды на то, что я не буду чьей-то тенью. Пусть так. Но скажите - чьей именно? Как я могу верить, что тот главный демиург, тот, что над нами, тот, что так складно расписал роли, - как я могу быть уверенным, что он не подлец?

- Это, пожалуй, чересчур. Это самое сенсационное разоблачение твоей газеты. Разве нет того, что совершенно постоянно? Вот этот главный демиург - он постоянен.

- Помнишь Ваньку? - спросил журналист. Ванька был их соученик, мальчик из деревни. - Помнишь его? Он уехал из Москвы в деревню Грязь. На родину. Скверное такое место. Не прижился он в Москве, не захотел быть брокером. И работает в деревне Грязь на всяких сволочей, строит им дачи.

- Ты зачем это говоришь?

- Так просто вспомнил. Я бы хотел, чтобы нашего Ваньку кто-нибудь защитил. Пусть отец в пьесе будет бесконечно добр. Он должен прощать и любить, обнимать и согревать - а не сулить расплату. Пусть он согреет нашего Ваньку. Я не поверю в героя - будь он сын короля или Бога, - который, желая вправить сустав у времени, вывихнет его у меня. Это обманная пьеса. Знаешь, какая самая страшная фраза в пьесе?