М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Бойкая, - сказал Луговой, - бабенка.

Он слизнул кровь с руки, попробовал ее, как дорогое вино, почмокал языком. Потом сплюнул.

- Ну, иди сюда, - позвал Луговой старуху. - Яви революционную прыть.

Чиновник стоял набычившись посреди комнаты, и внезапно стало ясно, что он непобедим.

- Ты не знаешь, - прошипела старуха, - как мы умеем драться.

Она шла на Лугового прямая, черная, непримиримая, и нож блестел в ее руке.

Но следующего удара старуха сделать не сумела. Чиновник подскочил к ней и кулаком сбил Герилью на пол. Она упала тяжело, сразу всем костлявым телом, плашмя.

- Есть кто-нибудь? - крикнул Луговой в коридор, и квартира наполнилась шагами.

Вошла гвардия Лугового, те молодцы, что всегда дежурили неподалеку. Рассредоточившись по дому, на площадках лестниц и в парадном всегда находились люди. Чеченские охранники, услужливый Сникерс, шофер и вертлявые секретари - все те, кого посетитель дома на Бронной мог принять за запоздалых гостей, кинулись в гостиную.

- Возьмите ведьму, - сказал Луговой и указал через плечо, и челядь двинулась, повинуясь приказу. - Держите ее, - но Марианны уже не было в комнате. Как успела уползти она, и куда? Как смогла скрыться? Вот здесь лежала, посреди комнаты - и нет ее больше.

- Кого брать-то? - спросил Сникерс и распушил усы.

Луговой озирался, злоба исказила его сухое лицо.

- Черт с ней, - сказал он, - сама отыщется. Возьмите старика, отвезите домой. Он болен, его в дурдом надо. Не отсюда же его везти, верно? Жене на руки сдашь. И построже себя держи. Оттуда в больницу позвонишь, - сказал он Сникерсу, - вызовешь перевозку. Пусть из дома и забирают. Руки крути, нечего паскуду жалеть. Ты не смотри, что старый. Он наглый, с ними строго надо. Проследи.

Как только Рихтер услышал, что эти страшные люди везут его домой, - он успокоился. Он представил себе, как встретит их Татьяна Ивановна, и волноваться перестал. Он еще не знал, что именно сделает она, как она его защитит, но ясно видел, как выходит она в прихожую в своем ситцевом халате в розовых цветочках, как встречает ночных гостей. Он представил, как сжимает она в презрительную полоску узкие губы и говорит страшному человеку с усами: ну и что ты сюда приперся, дурак? - и Рихтеру стало легко на душе. Таня все сделает. В том, что она справится с пятью крепкими мужчинами, Рихтер не сомневался. Уж Таня им задаст. Сил у Татьяны Ивановны с возрастом поубавилось, но то, что она его не даст в обиду, Соломон Моисеевич знал. Ох, она устроит. Ох, устроит. Соломон Моисеевич дал усадить себя в автомобиль и почти благосклонно посмотрел на провожатых. Бедные, они и не знают, куда едут.

По мере обучения художник становится пленником своего мастерства: он видит, что существует предел, перейдя который, он рискует ошибиться в работе. Всякий художник старается создать вещь безусловную, на века, и страшится ошибок. Корпоративная договоренность обозначает определенный уровень умения как достаточный, все что за ним - чревато провалами. Профессионализм советует воздержаться от величественных жестов: избыточная патетика ведет к преувеличениям, те, в свою очередь, - к ошибкам. Великого художника от хорошего профессионала отличает обилие ошибок - он не боится великих жестов.

Мы редко найдем формальные просчеты в работах учеников Рембрандта, но сам мастер позволял себе ошибаться часто. Последователи Микеланджело соблюдали пропорции тщательно - но сам мастер относился к пропорциям свободно. Современники Франциско Гойи рисовали аккуратно, но гениальный Гойя, увлекаясь, рисовал плохо - ракурсы ему не давались. Непомерно длинная рука «Мальчика в красной жилетке» Сезанна, криво вставленный глаз женщины в «Хиосской резне» Делакруа, корявое рисование честного Мазаччо - перед нами вещи, не зависящие от нормативов профессии: ошибка - непременный спутник великого.

Не надо стеснятся великих фраз и отчаянных линий: они, безусловно, не вполне верны - но чему следует быть верным? Они ведут к ошибкам - но так только и можно узнать, что образ - живой.

Образ живет именно потому, что он уязвим. Создавать безупречные условия для его хранения не нужно. Вечная жизнь не требуется ни для человека, ни для картины. Не следует боятся утрат: потеря - привилегия подлинного образа.

Мы любим человеческое лицо остро и отчаянно - именно потому, что знаем: оно не вечно. Всякий образ и любая картина обречены на смерть - исключений не бывает. Умрет человек, и картина рано или поздно погибнет, ей отпущено определенное время жизни и срок отмеряй. Осыплется фреска, растрескается масляная краска на полотне, не пощадят произведения огонь и нож - придет время, и не станет картины, как не стало многих картин Боттичелли, как не стало иных фресок Мантеньи, как не стало «Данаи» Рембрандта, как не стало икон Монте Кассино, как сгинули в небытие многие великие картины.