М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Значит, вам легче будет умереть. Я рад, Иван Михайлович.

- Мне легко, а вот вам каково? Разве можно убить человека, если вина не доказана? Разве вы не хотите, перед тем как убить - уничтожить словесно? Выражаясь словами датского принца, разве не хотите вы сломать мне сердце? Поверьте, оно не насквозь закалилось против чувств. Говорите, слушаю.

- Вас я не уважаю и вам говорить не стану. Публики нет, а жаль. Я бы сказал речь, вы правы. Жаль, что нет толпы, чтобы поставить вас перед нею. Да, я хотел бы выволочь вас на публичный суд. Да, я хотел бы, чтобы вас тащили через город на веревке, а народ плевал вам в лицо. Я хотел бы, чтобы те, кого вы предали, унизили, обокрали, видели ваши страдания. Пусть бы посмотрели на ваше унижение. Пусть бы показывали пальцем, пусть бы вами пугали детей. Но вам говорить - бесполезно. Не стану.

- Напрасно, Борис. Возможно, к лучшему, что здесь никого нет, и разъяренная толпа не помешает. Мужики с дубьем и топорами (не вас, разумеется, имею в виду, какой из вас мужик) - скверная аудитория. Разве поймут? Я не сомневаюсь, что ваша аргументация была бы превосходна и даже изысканна, только вот достойного слушателя в толпе найти не просто. А я, поверьте, слушатель не самый плохой. Что с того, что я же и обвиняемый? Во-первых, я умею абстрагироваться и буду беспристрастен. А во-вторых, если моя защита - а вы мне позволите сказать слово в защиту, не правда ли? - окажется неубедительной, то у вас из позорного бытового убийства выйдет справедливая казнь. Вы по темпераменту не Пугачев, не Раскольников, вы - скорее Чернышевский, не правда ли?

- Да, - сказал Кузин, - это правда. - Он неожиданно почувствовал облегчение, оттого что сейчас, в эту роковую минуту, можно вовсе не стесняться и не притворяться. Момент был такой, что вещи следовало именовать просто и ясно. Имело ли смысл сейчас кривить душой и не говорить того, что давно решено, давно обдумано - но никогда не было высказано? - Так и есть, - сказал он.

- Вот видите. А я и не сомневался. Говорите, Борис Кириллович, булькайте.

- Я обвиняю вас, - тяжелым голосом проговорил Борис Кузин, глядя прямо в глаза Луговому, - в том, что вы и вам подобные разрушили страну. Вы погубили Россию!

- Простите, что перебиваю. Позвольте дать совет. Я сам юрист и в процессах не раз участвовал, даже в молодости дела вел. Был, правда, прокурором, адвокатство как-то не по мне, но посмотрел, посмотрел всякое. Поганые вел дела, грязные, с расстрельными статьями. Так вот, не начинайте никогда речь с общих слов, с генеральных посылок Обобщение - первый враг доказательности. Вот она, беда современных художников - тяп-ляп, намалевал черный квадрат, а содержание приложится. А мы, бюрократы, должны тома писать, доказывать состоятельность стихийной выходки. Перед вами сидят присяжные, усталые люди, которые слышали тысячи подобных филиппик. Им пора домой, жена ждет, дети. У кого язва, у кого ревматизм, им не до ваших обобщений. Им нужны детали, чтобы поверить. «Погубил страну» - это отдает передовицей в желтой газете. Так пишут, когда совсем никакой информацией не располагают. И пишет такую галиматью, как правило, неграмотный прыщавый юнец с крашеными в морковный цвет волосами. Я бы такого и курьером не взял, но в газетах им дают полосы. Пусть подростки балуются, лишь бы кокаин не нюхали. Однако все равно нюхают, подлецы. Так о чем это мы? О вашем обвинении, Боря. Не вам, не Борису Кузину, мировой знаменитости, употреблять эти жалкие выражения. И что это за обвинение? Разрушил Россию! Скажите пожалуйста! Ну, допустим, вы скажете: разрушил - а защита скажет: не разрушил. И свидетели добавят, что она всегда была разрушена, еще при Василии Темном. Куда ни посмотри - все разрушено. И к чему же правосудие придет? Так и будет судья качать чаши весов туда-сюда - пока и весы правосудия, в свою очередь, не развалятся? Дайте факты. Начните с убийственного примера, чтоб у присяжных кровь в жилах застыла. Приведите такие случаи, чтоб народным заседателям стало тошно на меня смотреть. Пусть они забудут про ревматизм и язву. Ну же, у вас получится! Смелее!

Кузин посмотрел на Лугового с ненавистью.

- Как быстро я попадаю в зависимость от этого проклятого голоса и хамской улыбки. Начинаю слушать вас и делаюсь противен сам себе. Как я ненавижу ваш змеиный рот. И слушаю, слушаю и не могу оборвать. И ведь я поверил этому голосу, было время, я верил вам, вот что ужасно! Да, я могу сразу начать с убийственного примера: тем, что я стал таким уродом, я обязан вам. Слышите? Это из-за вас я сделался таким. Вот факт для представления в суд - и пусть увидят и содрогнутся. Поглядите на меня - разве недостаточно? Это вы сделали! Взгляните на это ничтожество, товарищ прокурор, посмотрите на меня. Я знаю сам, поверьте, мне слишком хорошо известно самому, какая дрянь перед вами - тщеславная, жалкая, пустая. На что жизнь положил? Мне самому - и смешно, и противно. Я был рожден спасти Россию, - сказал Борис Кузин, и слова эти сказались не высокопарно, но просто и достойно, - и всегда знал, что спасу. А чем кончилось? Плясал под вашу дуду, стал вашим сотрудником. Но отчего я такой сделался? Сказать? Я сам это понял только недавно, - и эти слова Кузин произнес горько и спокойно. Он, решившийся на преступление, пускавший сейчас всю свою жизнь под откос, сохранил ясность мысли. - Теперь я знаю, отчего это произошло. От вечного страха перед вами.