М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Ха-ха! - рассмеялись либеральные интеллектуалы, услышав такое определение. Выходит, если границы крепки, армия хороша, пенсию платят, язык в школах преподают - тогда свобода? А как же тоталитарная идеология?

А - никак.

Если правитель ответственен перед народом, охраняет культуру и язык, образование и границы - тоталитарной идеологии не будет. Тоталитарная идеология неизбежно разрушит культуру, язык, границы и сам народ. И первый симптом возникновения такой идеологии - разрушение культуры. Как бы розны ни были названия тоталитарных идеологий в двадцатом веке, их суммарная суть одна - реставрация язычества, уничтожение христианской культуры. Вместе с ней было уничтожено представление о свободе.

Однако свобода и не была никем востребована. Массы, интеллектуалы, герои, государство - в стремлении к прогрессу алкали иного: а именно прибавочной свободы. Дайте той самой прибавочной свободы, в коей сосредоточены дорогие сердцу привилегии, - а ничего иного и не надо! Ради нее и сражались, ее получили, ей и служили.

Чтобы проследить, как циркулировала прибавочная свобода в обществе, сбросившем ярмо тоталитаризма, достаточно обратиться к истории независимой прессы. Некогда пылкая и будоражащая воображение, пресса постепенно снизила градус страсти. Пафос был редуцирован логикой рынка: не нужно Ефрему Балабосу читать революционных призывов, ему про отели на Гонолулу любопытнее. Какие люди оттачивали перья в свободолюбивых изданиях! Что им, улицы теперь мести? Отнюдь: сыскали места работы нисколько не хуже. Появились газеты не революционного, а, так сказать, эволюционного содержания. Объективная информация о презентациях, балах, сделках и кривой маркетинга - потеснила призывы к свободе. Журналисты негодования не выражали: понимали, что свобода - и есть рынок, а раз рынку нужны объективные данные о ресторанных ценах и ценах на нефть - значит, таков дискурс свободы. Даже фанатику свободного слова сделалось ясно: декларацией читателя не удержишь, информация - вот королева рынка. Новая объективная журналистика столкнулась лишь с одной трудностью: отсутствием информации. Информация - по определению - есть то, что отделяет главное от неглавного, а именно такое деление оказалось нежелательным - в нем есть тенденция к пафосу. То есть события-то в мире происходили постоянно: там и сям убивали, делили на части страну, отчаянно много воровали. Мог некогда журналист, ослепленный правдоискательством, возопить со страниц независимой прессы: стыдно вам, о сограждане, жрать лобстеров, когда ваши братья гибнут! Случались в прошлом такие казусы, рыночных достижений они не сулили. И журналисты приспособились описывать явления беспристрастно - так, чтобы у читателя не возникало ощущения беды. Так сформировался специфический язык - язык шутливый и циничный, подающий событие во всей его относительности: один гражданин умер - другой родился, дом взорвали - ресторан открыли. Появились мастера жанра - колумнисты исполняли тексты так остроумно, что, закончив чтение о массовом убийстве, читатель не мог сдержать улыбку. Расстрел сепаратистов, открытие театрального сезона, наводнение, презентация новой коллекции мод - читатель должен усвоить, что свет клином не сошелся на беженцах, бомжах, убитых в Багдаде и т. п. Мастерство журналиста заключалось в том, чтобы снизить градус любого события до шутки - тем самым нивелировать информацию. И сыпались на граждан все новые издания, витрины трескались от количества газет, и каждая - с объективно нивелированной информацией, новостями, стертыми в единый неразличимый продукт. Возникало новое издание, и владельцы терялись, как детище назвать? Ну, в самом деле, не называть же листок объективной информации «Крик души»? Израсходовали нейтральные слова «Телеграф», «Ведомости», «Новости», стали называть издания просто и функционально - «Газета», «Журнал». Газета под названием «Газета» - вот она, квинтэссенция профессионализма: не иметь имени вообще.

Убеждения обменяли на прибавочную свободу; прибавочную свободу пустили в оборот; оборот рынка выявил никчемность убеждений; ergo: приобретенная свобода не будет иметь никакой цены, если не будет обслуживать потребности сильных мира сего. И - подчиняясь законам рынка - независимая пресса перестала существовать. Не жестокие сатрапы с дубинками, не коварные бизнесмены с долларами, но сами независимые интеллектуалы продали свой статус - и исчезли из общества. Остались лишь те издания, которые могут манипулировать толпой, - как, собственно, и было в прежние времена. Но случилось это не по воле диктатора, а по логике прогресса.