М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

И одновременно столь много общего было в характере знаний двух профессоров, что стоило спросить их о вещах более существенных, ну, скажем, о структуре римской администрации, как оба они принялись бы рассказывать примерно одно и то же. И тогда слушатель поразился бы согласованности их речей и сходному движению мыслей. Именно такой разговор и завязался между ними под влиянием опубликованных предвыборных воззваний. - Поглядите-ка, Сергей, - заметил Соломон Моисеевич, листая газету «Дверь в Европу», - партия Тушинского, партия Кротова, даже некий Петр Труффальдино организовал партию! - Партию масок, полагаю? - вставил ехидный Сергей Ильич, - или кукол? - Удивительно, сколько партий! - продолжал Рихтер. - Неужели Россию ждут свободные демократические выборы, такие же точно, как и на Западе? Поверить невозможно. - А с чего это вы взяли, что понятие «демократичный» непременно обозначает «свободный»? - отвечал Сергей Ильич, - со времен Каракаллы это уже не означает ничего внятного: удобная форма управления, и только. Отличается от тирании методом оболванивания населения - и более ничем. - Верно, Сережа, но разве эдикт Каракаллы изменил природу демократии? Ловкий трюк, не более, но идея свободы здесь ни при чем. Впрочем, Рихтер и Татарников сошлись на том, что эдикт Каракаллы от 212 года представлял определенный рубеж в западном администрировании. Формально уравнивая права всех граждан империи (и римлян, и тех, кто населял варварские провинции), он не создавал опасности для процесса преемственности власти, поскольку императорский Рим уже не зависел от народного мнения: пусть хоть варвары, хоть даже и рабы получили бы право голоса - никак власть от этих голосов уже не зависела. Передавалась власть практически по наследству, а свободные выборы шли своим чередом - и одно другому не мешало. Согласились ученые и в том, что эдикт симулирует общественное управление, создает иллюзию прав там, где права не играют роли. А цель у эдикта была иная, - заметил Татарников, не упускавший случая покопаться в низменной природе человека, - заставить варваров платить те же налоги, что платят свободные граждане. Почитайте Диона Касия - там все точно изложено. Такие же ворюги, как и сегодня, обычное дело. - Вы полагаете, - говорил Рихтер в тревоге, - что они задумали очередное зло? Но наличие десятка свободных партий говорит об успехе демократии, не так ли? - Взрослый же человек, - огрызался Татарников, - сами историю знаете. Для чего создают много партий? Чтобы ни одна не работала - а зачем еще? Для работы России всегда и одной партии хватало.

- Много партий! - раздраженно продолжал Сергей Ильич. - Это что! А много политических систем - не хотите ли? И все как на подбор демократические! Ну, додумались, что демократия - венец развития, и славно: давайте строить! А вот какую? Социалистическую или капиталистическую? С частной собственностью - или без нее? А ведь обе - демократии. Еще рабовладельческая была - и тоже демократия. А еще федеральная демократия имеется, и корпоративное государство Муссолини пробовали, да и Гитлер народным голосованием избран. А Сталин что, не демократ?

- Позвольте, - Соломон Моисеевич поднимал брови.

- Послушайте, Иван Грозный лагерей не построил не потому, что гуманист был - просто действовал в одиночку, а Сталин - демократ и опирался на массы. Мы с вами, Соломон, если разобраться, в своей жизни ничего, кроме демократии, и не видели: весь двадцатый век - одна сплошная демократия. Только никак не договорятся, какой способ для оболванивания населения самый действенный.

Соломон Рихтер возражал другу:

- Демократия, - говорил он, - сама из себя благо не производит. Только глупцы стремятся к демократии как к благу. Демократия способна законодательно поддержать мораль - если мораль в обществе существует. Да, - возвышал голос философ, - если утвердить цель истории, тогда демократия приведет общество к цели! Но если мораль отменили, а думают, что демократия есть мораль сама по себе, тогда плохо дело. Именно это имеет в виду Платон, говоря, что демократия движется к тирании.

- Соломон, - и горлышко бутылки звякало о стакан в руках Татарникова, - спорим мы о пустяках. Ну где сыскать такое правительство, чтобы было моральным? Философы что ли править будут?

- Полагаю, - высокомерно отвечал Соломон Рихтер, - другого способа нет.

- Ах, - Татарников прихлебывал из стакана, - поговорим лучше о вещах существенных.

Однако ученые в экономические дебаты не вдавались. Подогревая эмоции друг друга, они, как обычно, сплетничали о политике, ругали культуру, так протекали их беседы - в спорах по пустякам, но в полном согласии по поводу вещей существенных.