М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Тогда объясните мне, пожалуйста: как так получилось, что искусство в течение очень долгого времени (скажем, тысячи лет) выражало такие чувства и мысли, которые воспитывали людей, - а потом перестало? Я имею в виду, - сказал Павел и, говоря, он неожиданно испытал неловкость, - я имею в виду вещь крайне простую. Много веков подряд искусство иллюстрировало Библию или рыцарские подвиги либо показывало жизнь так, чтобы смотрящий мог сделать выводы, - то есть искусство учило. Оно показывало такое и так, что зритель мог извлечь уроки. И очень важно вот что: искусство не учило злу. Вы можете сказать, что искусство не обязано учить добру, но вы никогда не произнесете: искусство учит злу. И до тех пор, пока вы впрямую не скажете, что искусство должно учить злу, остается верным утверждение, что искусство дает урок добродетели. Потому что, если сообщение искусство будет нейтральным, оно сможет быть истолковано как злое. Искусство не говорит: смотрите, вот так Ирод убивает младенцев, а так Мартин отдает половину плаща нищему. Искусство говорит: так поступать - плохо, а так - хорошо. Искусство дает урок добродетели, - и. произнося слово - «добродетель», Павел испытал неловкость. Не ему бы говорить эти слова. А, впрочем, почему же не говорить, если он так думает. Как это всегда бывало с ним, когда он увлекался, он почувствовал, что призван сказать эти слова - и никто, кроме него, не сможет так убедительно их сказать. Роза Кранц хотела перебить его, но Павел быстро продолжил: - Искусство призвано выражать мысли и чувства - не правда ли? А зачем еще искусство нужно? И вот что я хочу спросить у вас: отчего на протяжении долгих веков искусство выражало добродетельные чувства, а потом перестало? С чем это связано? Подождите, дайте договорить, прошу вас! Я не утверждаю, что искусство выражает интересы такого или другого класса - наверное, я неудачно выразился, - но искусство выражало интересы добродетели, а вот добродетель трактовалась разными классами общества. Но искусство стоит выше, чем эти классовые трактовки - согласен, оно никому ничего не должно! Пусть искусство стоит над классами, пусть так! - но искусство не стоит над понятиями добра и зла и не пребывает вне этих понятий. Так высоко оно не забирается - иначе перестанет быть собой. Отчего же получилось так, что современное искусство существует вне дидактики? Про что говорит Малевич? Про плохое или хорошее? Про что говорит Мондриан? Про добро или зло? Или - про яркое и прямоугольное? Про что говорит Суланж - это тот, который холст в черную краску красит? Про что рассказывает Снустиков-Гарбо или Ле Жикизду? Ну, скажите мне? Пожалуйста, я согласен с вами - искусство должно стоять над классами, также как религия, и добро, и совесть. Оно никому не принадлежит, как никому не принадлежит понятие правды. Но у меня подозрение - вы меня разуверьте в нем, пожалуйста, - мне кажется, что когда искусство делается нейтральным и хвастается тем, что не выражает добра и добродетели - именно в этот момент искусство становится инструментом какого-то класса. И я подозреваю, что так с искусством делают нарочно, ради какого-нибудь несимпатичного дела. Ведь кому-то должно быть выгодно, что у общества пропадают оценки. Я спрашиваю: какому классу нового общества выгодно, что современное искусство лишено моральных критериев?

- Искусство и моральные критерии, - пуча глаза, сказала Роза Кранц, - разве их сочетание даст хорошие результаты? Какие нравственные критерии у Праксителя? Ах, Павел, вы такой требовательный: обычным людям трудно соответствовать вашим стандартам, я не завидую вашей жене, - все засмеялись, и Павел засмеялся вместе с другими.

Существуют семьи, в которых мужья не врут, а жены не изменяют, в которых не требуется скрывать прошлое и стыдиться настоящего, и Павлу казалось, что происходящее с ним - болезнь и надо ждать, пока болезнь пройдет и вернется здоровье. Так не может продолжаться вечно, что-то изменится - Лиза простит и перестанет плакать, он поверит Юлии Мерцаловой и забудет ее прошлое, он сможет полюбить чужих, не особенно приятных ему детей и быть им отцом - что-нибудь обязательно произойдет. Он будет когда-нибудь говорить одну только правду, не прятать взгляд, не вздрагивать от телефонных звонков. Ему было счастливо слушать шепот Юлии и верить, что она беззаветно любит его, так, как никого не любила. Он почти верил ей, были минуты, когда верил совершенно, и только здравый смысл мешал; она, наверное, всем своим мужьям одно и то же говорила, думал Павел, и это сознание мешало быть совсем счастливым. Мешало быть счастливым и несчастье Лизы; не получалось привыкнуть - а следовало. Я не обязан всю жизнь печься о ее счастье, говорил себе Павел, она должна позаботиться о своем счастье сама. Ну да, я полюбил другую женщину, что за грех такой - полюбить? Я же не кур воровал. Так сказала ему однажды Юлия Мерцалова. Опомнись, сказала она ему, ты - крупный художник, почему ты должен страдать из-за нас, дур. Наплюй ты на этих глупых баб, чего тебе стесняться - ты же не кур воровал, откуда такое стеснение? Как верно сказала она, подумал Павел, и с каким самоотречением: наплюй на нас, на дур. Я же не кур воровал, повторял про себя Павел, я просто полюбил, а это не стыдно. И однако ему было стыдно, и ничего поделать с этим стыдом он не мог. Лиза знала, что он уходит к Юлии, к женщине, которую Лиза считала подлой. Чтобы сделать Лизу менее несчастной, Павел уверял, что видит Юлию Мерцалову редко, просто ему надо быть одному, так лучше для творчества. Художнику тяжело находиться в семье, говорил Павел, лучше жить одному, и Лиза кивала, изображала понимание заплаканным лицом. Ты так много работаешь - разумеется, семья тебя тяготит, говорила она. Ежедневное вранье, вопросы, которые он хотел задать Юлии о ее прошлой жизни и стеснялся спросить, но все-таки спрашивал, невозможность выбрать между двумя образами жизни один, - все это не давало права пользоваться словами «мораль» и «добродетель». Образ жизни Павла был неудобен и дурен - однако выхода он не видел и утешался удачной фразой: я же не кур воровал, я полюбил.