М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Думаете, есть где-то чертежи грядущих храмов разума, Соломон?

- Полагаю, да, - надменно ответил Соломон Моисеевич.

- Так постройте их, Соломон, - подговаривал дряхлого друга Татарников. - Покажите молодежи, как надо.

- И построю! - возвысил голос Рихтер. - Новый храм будет построен, увидите!

- Ох, эти утописты, - и водка булькала, исчезая в горле Татарникова, - волю дай, вы еще не то построите. Они-то от глупости пакостят, а вы для чего?

- Однажды, - сказал Рихтер, - идея уже спасла мир. Спасет снова.

- Когда же это, - спросил Татарников, - авангард идей мир спас? Наполеоновские войны в виду имеете? Или Третий рейх? - и ехидный историк смеялся.

- Я имею в виду, - торжественно сказал Рихтер, - проект мировой империи свободы.

Рассуждая о новой реальности, искушенные люди (Голенищев, Пайпс-Чимни и прочие) прибегали к аргументам историческим, вспоминали, что именно авангард противостоял нацизму. Вспоминали о так называемом дегенеративном искусстве - то есть об истребительной политике нацистов в отношении авангарда. Однако, говорили искушенные люди, либеральное мышление в конце концов победило фашизм и новый мировой порядок основан на либерализме. Вот и получилось, что авангард явился прологом к новому миру. Так кто же победил, - допытывались их слушатели. - В каком социальном строе воплотился авангард? Понятно в каком, отвечали им, в глобализации и воплотился. Так значит, Малевич и компания хотели именно власти корпораций и мирового правительства капиталистов, а не социалистического Интернационала? Рассуждения были настолько запутанны, что участвовать в спорах пропадала охота. Поминали и религиозную подоплеку, и партийную. Поминали евразийство и принцип Трубецкого, мондиализм, поиск изначального и т. д. Голова кругом пойдет, если все подряд слушать.

Пока шли дискуссии, новый мир усердно строился, инсталляция росла и росла. Мировая империя была почти построена - и мировое правительство формировалось. Исходя из потребностей новой конструкции были сформулированы новые требования к искусству, идеологии, морали и новые принципы взаимоотношений труда и капитала. В набросках Маркса к «Капиталу» эти принципы уже были обозначены - на тот случай, если социалистические революции потерпят поражение. Труд перестал быть антагонистическим субъектом по отношению к капиталу, он оказался полностью поглощен капиталом - и превратился в пассивный объект. Так произошло в силу внутреннего противоречия, заложенного в марксистской эстетике: освобождая труд для финальной битвы с врагом, понятию труда и продукта было предано исключительно функциональное значение. Утопические чертежи (в исполнении Малевича, Маяковского, Татлина) усердно лишали вещь ее мистической сакральной сущности и вскрывали функциональную анатомию. Вещь должна была из предмета культа стать инструментом борьбы. Десакрализация вещи, конечного продукта труда, устранение ее сущности во имя знаковой характеристики с неизбежностью растворили труд в капитале - понятии условном и безразмерном. Феномен дизайна, утвердивший десакрализацию вещи, лишил труд исторической роли. Отныне вещь стала всего лишь вещью, сделанной для того, чтобы служить людям, а люди - всего лишь людьми, сделанными затем, чтобы служить другим людям. Универсальный принцип этот стал скрепой новой инсталляции, и часть мирового народонаселения почувствовала ущемление прав. Впрочем, если новая империя не могла полностью осчастливить всех людей на земле, то удивляться не следовало: принципы авангарда, по коим строилась пирамида, не обещали другого. Супрематизм - учение о расовом превосходстве одних людей над другими, а если некие прекраснодушные очкарики решили, что супрематизм несет в себе идеи равенства - это целиком их вина.

Чем дольше Павел Рихтер думал об этом, тем более укреплялся в мысли, что искусство двадцатого века есть однородный процесс, который лишь выдает себя за множественность течений. Как это бывает с людьми не особенно образованными, он брался то за одну книгу, то за другую, ему казалось, что еще немного - и он увидит общий замысел происходящего. Он отыскивал в отцовской библиотеке (в том, что осталось от библиотеки) книги с пометками отца, брал наугад Милля или Смита, Маркса или Токвиля и сравнивал их с моралистами Средневековья.

- Ничего не изменилось, ничего, - говорил он, держась за виски, совсем, как его дед. - Понимаешь ли ты, - сказал Павел Юлии Мерцаловой, - что Джаспер Джонс, Лактионов, голливудские фильмы и сталинские высотки - одно и то же? Гитлеровские штандарты и этот дурачок, который в женском платье танцует, - это все явления одного порядка.