Елена Бажина - В часу одиннадцатом

— Ты должен все исправить, — повторил Матвей, когда Александр заглушил мотор. — Ты должен подумать, как это сделать.

Навстречу вышла Аня. По ее изумленному и перепуганному лицу было понятно, что здесь тоже что-то произошло.

Они приехали спустя пятнадцать минут после отъезда Матвея и Александра. Вышедшую к ним Аню они заперли в подсобке (потом, правда, выпустили), и вошли в дом. Они прошли в комнату, где совсем недавно были помещены архивы и бумаги, книги и еще какие-то предметы, которые Матвей и Николай добывали вместе. Забрав кое-что, они уехали.

Александр и Матвей смотрели на последствия небольшого погрома, произведенного в одной из комнат, которую в дальнейшем предполагалось сделать молитвенной комнатой — маленьким храмом. Распахнута дверца шкафа, на столе беспорядок, выдвинут ящик. Конечно, Николай в идеале имел доступ ко всему этому, но сейчас это выглядело как грубое вторжение на чужую территорию.

Матвей слушал, красный от гнева. Он еще раз осмотрел комнату, от угла до угла, и вышел на улицу.

— Ты их пустила, — сказал он через некоторое время Ане ледяным голосом. — Ты их пустила, ты виновата во всем. Ты будешь отвечать за все это.

Аня ушла наверх, на второй этаж, и там плакала. Александр хотел пойти и успокоить ее, но Матвей не разрешил: она провинилась, не надо с ней разговаривать, пусть она вкусит сполна плодов своих ошибок, сказал он. Слова о том, что она не виновата, на Матвея не произвели никакого действия: он ушел к себе, не пожелав никого слушать. Приехавшие после вечернего богослужения его жена и дочь так и не узнали ничего — только утром им рассказали о том, что натворила эта растяпа.

Как выяснил Матвей, ничего важного они не нашли. Денег он здесь уже не хранил. Документы на дом им тоже не достались — по какому-то наитию Матвей перепрятал их, и Николай не знал, где они находятся.

Тем не менее, Матвей решил: каждый должен подумать, как исправить эту ошибку.

Можно заставить человека что-то делать, решил Александр, но заставить думать о чем-либо — это уж слишком, и, чтобы скрыться от нависшего невыносимого психологического давления, беспощадного, как асфальтовый каток, поехал на следующий день в Москву развеяться, подумать о чем-то совсем другом, о своем, хотя что теперь осталось от своего?.. В тот день он впервые за долгие месяцы заехал к своему другу Косте, с которым еще сохранились отношения. Он завалился в его бедную, опустошенную перестроечной экономикой квартиру, и предложил выпить, и они пили водку, и Александр много говорил в тот вечер. А Костя рассказывал про путч, про события у Белого дома, где он простоял несколько часов, скандируя вместе со всеми “фашизм не пройдет!” и размахивая каким-то транспарантом. Он жалел, что Александр совсем отказался от научного будущего. Хотя, по большому счету, это уже неважно. Это не имеет никакого значения: время ушло, твое место заняли другие, ты потерял то, что было дано лишь на короткое время. Твой научный руководитель уехал в США; а тебя в этой среде никто больше не знает. Ты упустил свое время, Александр, ты потерял его, ты неправильно распорядился данными тебе талантами, ты их закопал, выполнив все по евангельской притче, с точностью до наоборот.

А еще через несколько дней, собравшись с духом, Александр все-таки решил отправиться туда, где он впервые получил указание на этот путь жизни. В последнее время он ловил себя на мысли, что не испытывает особого желания ехать на приход к отцу Афанасию, — ощущение пустоты после каждой встречи смущало его. “Может быть, это и есть та самая теплохладность, которой надо бояться?” — с тревогой думал он. Матвей не возражал, и даже посоветовал Александру подробно рассказать батюшке, что вытворяет Николай — его духовное чадо, хоть уже и достаточно великовозрастное.

Между тем до отца Афанасия уже дошли слухи о том, что в общине этой что-то не так. Об этом Александр узнал от паломников, которые, как всегда, что-то знали и что-то слышали. Правда, когда Александр приехал, — как всегда, рано утром, — батюшка отбыл куда-то по делам и Александру предложили ждать. Прислушиваясь к тихо бурлившим вокруг разговорам, Александр постепенно узнавал о событиях, происходивших здесь за время его отсутствия.

Отец Афанасий уже перешел к решительному наступлению в битве за храм, в котором размещалась юношеская библиотека. Он благословил нескольких своих чад — трех женщин — стоять в пикете у здания библиотеки и даже объявить голодовку. Однако все пошло не так гладко: на третий день у одной из голодавших, не отличавшейся крепким здоровьем, случился приступ острого панкреатита и она была госпитализирована. Женщина находилась в тяжелом состоянии, и у отца Афанасия возникли серьезные проблемы, а проблемы Александра на этом фоне резко потускнели. Отец Афанасий приехал через несколько часов на короткое время, а после обеда сразу уехал — как сказали, “в епархию”. И когда Александр обратился к Палашке — в чем же дело, она сдержанно ответила: “У батюшки сейчас хватает забот. Его, может быть, сделают архимандритом, или вообще лишат сана… Можно же дать ему отдохнуть, тут его и так обвиняли в том, что он благословил некоторых на голодовку за храм… Ну благословил, но зачем об этом всем рассказывать?..” Оказывается, к отцу Афанасию у ворот храма даже приступили журналисты с вопросом “почему вы благословили голодовку своих духовных чад?..” Отец Афанасий, не растерявшись, ответил: “Это не мои духовные чада. К нам в храм может прийти до тысячи человек, и что, я должен отвечать за все их действия?..”