Елена Бажина - В часу одиннадцатом

За обедом Александр снова сидел недалеко от батюшки — среди мужчин, которых на этот раз было еще меньше, и наблюдал, как работает батюшкин метод воспитания.

А батюшка прочитал фрагмент своего собственного поэтического творения, посвященного одному духовному чаду. “Радуйся, требуха вонючая, воспитанию не поддающаяся!” — провозгласил он, обращаясь к одной из помогавших ему женщин, про которую Александр сначала подумал: “Она служит, как мироносицы”.

Отец Афанасий рассказывал всем о том, какая она, “требуха”, ленивая, бестолковая, как она любит поесть и поспать. Сама “требуха” — маленькая пожилая женщина в платке — молчала, не выражая ни малейшего протеста или недовольства, продолжая разливать суп в эмалированные миски и передавать их сидящим за столом благодушным паломникам. Александр восхитился ее поведением, решив, что это и есть вершина смирения: такого обличения могут сподобиться только особо духовные, избранные батюшкой люди. Вечером отец Афанасий велел ей и еще одному помощнику чистить выгребную яму, а потом, не переодеваясь и не помыв рук, ехать в Москву. Это тоже было для смирения.

Только потом, спустя несколько лет, Александр узнал, что “требуха” — по другому батюшка ее никогда не называл — раньше работала в известном московском издательстве, закрывшемся, правда, вследствие политических и экономических перемен. Евгения Михайловна, как стоило бы ее называть, знала несколько языков, но, оставив работу, переехала на приход к отцу Афанасию. В ее московской квартире батюшка благословил жить разным людям, приезжавшим в столицу, и сам часто останавливался там.

Как можно было дойти до такой позорной клички, подумал Александр, но тут же поправил себя: она спасает свою душу, несет подвиг, а он, Александр, ничего в этом не понимает. Он с любопытством смотрел, как батюшка демонстрирует свой метод воспитания — обличение, подлинный святоотеческий метод. Иногда батюшка рассказывал, как ему удавалось обратить в православие местных раскольников — старообрядцев и баптистов, но в этот день занимался исключительно воспитательными вопросами. Очистив душу “требухи” в горниле смирения, он переключился на Палашку, рассказав всем, что когда-то она сделала двадцать пять абортов. И потребовал, чтобы она публично попросила прощения у всех, кто был здесь. Палашка решительно поклонилась и сказала: “Простите меня”. Потом некая Вера признавалась, что ворует у мужа. Все это продолжалось так долго, что Александру захотелось от усталости спать. Над ним посмеялись, как над дурачком с незаконченным высшим образованием, и батюшка велел ему подняться наверх и там отдохнуть.

Потом, исповедовав Александра в келье, отец Афанасий сказал: “Не бери в голову ничего. Все, что тебя волнует, это пустое”. И дал Александру плетеные черные четки.

А строительство общинного дома для Матвея батюшка благословил, подтвердив, что это богоугодное дело. Александр уехал, уверенный, что все идет правильно.

Как медленно тянутся эти минуты, пока мы проезжаем унылый перегон, а несколько лет пролетели так быстро, что трудно понять, что произошло, говорит ей Александр. Наверное, быстрее, чем мы едем сейчас до ближайшей станции. Наверное, тебе уже не интересно то, что я сейчас тебе рассказал. Но я не хочу, чтобы ты думала, будто я остался таким же бесчувственным и жестоким, каким ты видела меня в последний раз. — Не знаю, говорит она, но ты действительно таким был тогда…

Дом предстояло построить на участке земли, который Матвей купил на осваиваемых подмосковных территориях недалеко от одного незначительного населенного пункта. Он договорился с местной администрацией о проведении коммуникаций для этого дома, в котором в будущем будет находиться служба помощи больным и престарелым. Александр с удовольствием воспринял благотворительные проекты. В общине будет строгая дисциплина, говорил Матвей. Возможно, будет общая исповедь, как у первых христиан. Тогда, после некоторых разговоров, когда очертания этой будущей жизни стали проявляться отчетливее, у Александра вдруг появился страх: мечта начинала принимать очертания мрачной организации со строгой дисциплиной и диктатом одного человека, замкнутая в себе и оторванная от окружающего мира.

В Москву уже давно приезжали иностранцы, которые легально привозили Библии и прежде запрещенные христианские книги. Это все протестанты, наивные люди, они ничего не смыслят в нашей жизни, говорил Матвей.