Уильям Голдинг - Двойной язык

Мрак исчез. Я видела все так, словно были сумерки. Пол грота выглядел странно. Там и сям виднелись обработанные плиты, и по крайней мере в одном месте из камня торчал железный прут, сломанный у основания. Мои фокийские предки, подумала я. Вот где они нашли сокровище и выдрали его из камня – литого золота статую женщины почти в натуральную величину; сто семнадцать золотых слитков в девять дюймов шириной, три дюйма толщиной и восемнадцать длиной каждый; миски, курительницы, тазики; золотой лев, который весил почти четверть тонны. Не этот ли камень с залитыми свинцом дырами удерживал льва? Или они так мало знали о людской алчности, что считали один лишь вес зверя его достаточной защитой? И еще драгоценные пояса и ожерелья для Пифии, не так ли? Но они исчезли бы раньше, вместе с Пифией, в конечном счете столь же недолговечные, как дождевые капли. Что же, подумала я, верующие люди снаружи, вы, дождевые капли, как и ваши крохотные заботы, я сделаю для вас все, что смогу!

Я осторожно взобралась на сиденье треножника, в первый раз увидев, как мастер сочетал сиденье с чашей, словно бы слияние их было неизбежным. А бронзовые ножки жаровни были хитрым сплетением змей и мышей. Много рук заботилось об этом каменном ящике, этом гроте, и, взбираясь на треножник лицом к нему, я увидела в глубине занавес, и моя плоть мурашками поползла по костям. Там ли укрыта прославленная расселина, по которой некогда поднимались пары из центра земли? С большим усилием я повернулась спиной к занавесу и села поудобнее.

Большая тишина, а в ее заключение чуточка той комедии, которой так опасался Ионид. И сам же ее накликал. Снаружи донесся звон тимпанов, и вновь настала тишина. Я увидела, что Ионид выглядывает из-за края своей ниши.

– Забыл сказать тебе. Сегодня труб не будет.

Это было глупо и рассмешило меня, но это не был раскатистый смех богов, а мой голос, достаточно низкий для женщины, хотя и не настолько низкий. Ионид начал задавать вопросы по одному. Я забыла, о чем был первый, но поймала себя на том, что жду бога или богов, а потому заговорила с ними. Совсем по-домашнему. Я здесь, сказала я, готова, и всем сердцем. Сверши свою волю. Ты тут? Оба вы, Дионис, зимний бог на три зимних месяца, Аполлон, ты, который овладел мной вчера, свершишь ли ты вновь свою волю? Я твоя Пифия.

Ответа не было. Никакого. Я подумала: давным-давно, когда все они повернулись ко мне спиной, я подошла к бездне пустоты. Так я опять говорю с ней? Аполлон? Ты здесь? Или ты охотишься на верхних склонах Парнаса? Или гонишься за лавровым деревцом? Аполлон, я верю в тебя. Они хотят узнать. Каждый из них принес тебе дар. Ты ответишь?

Может быть, это подсказал мне он, не знаю, но в первый раз я вспомнила о сухих листьях в желобках по краю чаши. Я взяла щепотку, заметив, что желобок со вчерашнего дня заполнили новыми аккуратными горками трухи. Я подержала ее над красной луной тлеющих углей и разжала пальцы. В ответ мне начали подмигивать искорки, а местами обломочек побольше вспыхивал огнем, испуская дым. Это было приятно – как бросать камешки в воду или играть с чашей и шариком. Я бросила еще одну щепотку и вроде бы бросила еще раз, и еще раз, и еще раз.

И еще раз, и еще раз. Но мои руки были сложены у меня на поясе и на покрывале моей постели.

– Аполлон?

Ответа не было. Я услышала какое-то движение и подумала: не Дионис ли это? Но мне ответил Ионид:

– Это я. Умница. Усни-ка еще.

Но позднее в этот день я снова «воссела», как выразился Ионид. Я начала понимать, что он обожает драматическое искусство, а оно имеет свой язык, и не просто тот, каким говорят на сцене перед зрителями, но и тот, на котором актеры говорят, когда они одни или с теми, кто обслуживает спектакль. Меня начало смущать, что, общаясь с богом или богами, мы пользуемся речью, более подходящей для современных пьес, которые, как мне говорили, лишены благородства и религиозного чувства, но сосредоточены только на обычных людских делах. По языку Ионида я начала понимать, насколько все изменилось вокруг оракула. Тесная застройка зданий и отсутствие достаточного количества мест для зрителей натолкнули меня на вывод, что в давние времена Дельфы были куда более скромным местом – возможно, всего лишь приютом деревенского оракула. Но Аполлон отдал им предпочтение перед всеми другими, убил чудовище, которое их стерегло, и создал – как бы давно то ни было – все необходимое, дабы возвещать здесь правду бога. Мало-помалу слава этого оракула росла, а вера в точность его слов все больше и больше укреплялась, так как вновь и вновь подтверждалось, что слова эти содержат истину. А мы? Мы – современные? Мы сделали из него пьесу с декорациями и труппой, с избитостью, так что он стал почти таким же, как его новое окружение. Все, что блестит, было золотом, кроме слов. Я произносила слова и не знала, что произносила их. Они были словами бога.