Марсель Пруст - В сторону Свана

— Не понимаю, что это случилось с Евлалией; я ведь дала ей столько же, как и всегда, а они между тем совсем не казалась удовлетворенной.

— Я думаю, однако, что ей нельзя пожаловаться, — вздыхала Франсуаза, склонная рассматривать как мелочь все, что давала ей тетя для нее самой или для ее детей, и как бессмысленно расточаемые для неблагодарной сокровища те монетки, что совались каждое воскресенье в руку Евлалии, впрочем, так незаметно, что Франсуазе никогда не удавалось их видеть. Нельзя сказать, чтобы Франсуаза хотела сама получить деньги, которые тетя давала Евлалии. Она радовалась тетиному достатку, зная, что богатства хозяйки автоматически возвышают и красят ее служанку в глазах посторонних и что она, Франсуаза, окружена почетом и прославлена в Комбре, Жуи-ле-Виконте и других местах благодаря многочисленным фермам моей тети, частым продолжительным посещениям кюре и огромному количеству выпитых тетею бутылок Виши. Франсуаза была скупа лишь по отношению к тетиным богатствам; если бы ей было поручено управление тетиным имуществом, что было ее заветнейшей мечтой, то она охраняла бы его от посягательств посторонних с материнской свирепостью. Она, впрочем, не видела бы большой беды в том, чтобы тетя, которая, как она знала, была неизлечимо щедрой, поддавалась добрым порывам и дарила свои вещи, если бы тетя делала эти подарки только богатым. Вероятно, она чувствовала, что богатые люди, поскольку они не нуждались в тетиных подарках, не могут быть заподозрены в симуляции любви к тете из корыстных расчетов. Кроме того, подарки лицам, занимавшим высокое общественное положение и обладавшим большим состоянием, например г-же Сазра, г-ну Свану, г-ну Леграндену, г-же Гупиль, особам «того же ранга», что и тетя, которые «на равной ноге с нею», казались Франсуазе как бы составной частью обычаев странной и блестящей жизни богатых людей, которые охотятся, дают балы и обмениваются визитами, жизни, на которую она взирала с умиленной улыбкой. Но дело обстояло совсем иначе, если благодетельствуемые щедротами тети принадлежали к тому общественному разряду, который Франсуаза называла: «люди как я» — или: «люди не лучше меня», — разряду, наиболее ею презираемому, если только лица, входившие в его состав, не обращались к ней: «мадам Франсуаза», показывая этим обращением, что считают себя «ниже ее». Когда же она убедилась, что, несмотря на ее увещания, тетя продолжает поступать по-своему и швыряет деньги — так, по крайней мере, думала Франсуаза — людям недостойным, то стала находить очень ничтожными подарки, получаемые ею самой от тети, по сравнению с фантастическими суммами, расточаемыми тетей на Евлалию. Не было такой значительной фермы в окрестностях Комбре, которую, по мнению Франсуазы, Евлалия не была бы в состоянии без труда приобрести на капиталы, составившиеся у нее в результате посещений тети. Правда, Евлалия оценивала так же высоко несчетные и запрятанные богатства Франсуазы. По уходе Евлалии Франсуаза обыкновенно изрекала самые злобные пророчества на ее счет. Она ненавидела Евлалию, но боялась ее и считала себя обязанной, когда Евлалия была у тети, строить ей «приветливое лицо». Зато она отводила душу после ухода тетиной фаворитки, правда никогда не называя ее по имени, а только намекая на нее в форме сивиллиных оракулов или — суждений общего характера, вроде изречений Экклезиаста, но так выраженных, что их специальное назначение не могло ускользнуть от внимания тети. Увидев, через приподнятый уголок занавески, что Евлалия закрыла за собой выходную дверь: «Льстецы умеют расположить к себе и обобрать человека, но терпение, терпение; Господь накажет их всех, когда придет срок», — говорила она с косвенным многозначительным взглядом Иоаса, имеющего в виду одну только Гофолию, когда он произносит:

Но когда вместе с Евлалией приходил также кюре и его нескончаемый визит истощал все тетины силы, Франсуаза удалялась из комнаты вслед за Евлалией, со словами:

— Госпожа Октав, я оставлю вас, вам нужно отдохнуть, у вас очень утомленный вид.

И тетя даже не отвечала ей, а только испускала вздох с таким видом, точно это был последний, закрыв глаза. совсем как покойница. Но едва только Франсуаза спускалась вниз, как по всему дому раздавались четыре оглушительных звонка, и тетя, выпрямившись на кровати, кричала: