Владимир Сорокин - Утро снайпера (сборник)

— Нет… Слушай! А на прошлой неделе ты дрался с Ниной Зацепиной! Ты тоже хотел посмотреть, что у нее под трусами?!

— Да нет, нет… это я… там совсем другое было…

— Ну-ка, посмотри мне в глаза. Сейчас хоть не ври.

Чернышев опустил голову.

— Ведь тоже хотел посмотреть. Правда? А?

Он кивнул.

Зинаида Михайловна улыбнулась:

— Чернышев, ты только не думай, что я над тобой смеюсь, или собираюсь наказывать за это. Это совсем другое дело. Тебе двенадцать лет. Самый любопытный возраст. Все хочется узнать, все увидеть. Я же помню, я тоже была когда-то двенадцатилетней. Или ты думаешь, завуч так и родился завучем? Была, была девчонкой. Но у меня был брат Володя. Старший брат. И когда пришла пора, он мне все показал. Чем мальчик отличается от девочки. И я ему показала. Вот. Так просто. И никому не потребовалось юбки задирать. А выросли нормальными людьми. Он летчик гражданской авиации, я завуч школы. Вот.

Чернышев исподлобья посмотрел на нее.

Зинаида Михайловна продолжала улыбаться:

— Как видишь, все очень просто. Правда, просто?

— Ага…

— Ну, у тебя есть какая-нибудь родственница твоего возраста?

— Нет. У меня брат двоюродный есть… а сестер нет…

— Ну, а подруга, настоящая подруга есть у тебя? Подруга в лучшем смысле, друг настоящий? Которой можно доверить все?

— Нет. Нет…

Зинаида Михайловна отложила карандаш в сторону, почесала висок:

— Жалкое вы поколение. Ни сестер, ни подруг… В восемнадцать опомнятся, наделают глупостей…

С минуту помолчав, она встала, подошла к двери, заперла ее двумя поворотами ключа. Потом, быстро пройдя мимо Чернышева, задернула шторы на окне:

— Запомни, Чернышев, заруби себе на носу: никогда не старайся узнать что-то нечестным путем. Это знание тебя только испортит. Иди сюда.

Чернышев повернулся к ней.

Она отошла от окна, подняла свою коричневую юбку и, придерживая ее подбородком, стала спускать колготки, сквозь которые просвечивали голубые трусики.

Чернышев вобрал голову в плечи и попятился.

Зинаида Михайловна стянула колготки, сунула обе ладони в трусы и, помогая задом, спустила их до колен.

Чернышев отвернулся.

— Стой! Стой же, дурак! — придерживая юбку, она схватила его за руку, повернула к себе. — Не смей отворачиваться! Для тебя же стараюсь, балбес! Смотри!

Она развела полные колени, потянула за руку Чернышева:

— Смотри! Кому говорю! Чернышев!

Чернышев посмотрел и снова отвернулся.

— Смотри! Смотри! Смотри!

Она надвигалась на него, растопырив ноги.

Губы Чернышева искривились, он захныкал.

— Смотри! Ты же хотел посмотреть! Вот… вот…

Она выше подняла юбку.

Чернышев плакал, уткнув лицо в рукав.

— Ну, что ты ревешь, Чернышев. Прекрати! Замолчи сейчас же. Ну, что ты испугался? Замолчи… да замолчи ты…

Она потянула его к стоящим вдоль стены стульям:

— Садись. Садись и успокойся.

Чернышев опустился на стул и зарыдал, зажав лицо руками.

Зинаида Михайловна быстро опустила юбку и села рядом:

— Ну, что с тобой, Чернышев? Что с тобой? Сережа?

Она обняла его за плечи.

— Хватит. Слышишь? Ну, что ты — девочка? Первоклашка?

Чернышев продолжал плакать.

— Как не стыдно! Ну, хватит, наконец. Ты же сам хотел этого. А ну-ка, замолчи! Так распускаться! Замолчи!

Она тряхнула его.

Чернышев всхлипнул и смолк, съежившись.

— Ну вот… вытри слезы… разве можно реветь так… эх ты…

Всхлипывая, Чернышев потер кулаком глаза.

Зинаида Михайловна погладила его по голове, зашептала:

— Ну, что ты? Чего ты испугался? А? Ответь. Ну-ка ответь! А? Ответь.

— Не знаю…

— Ты что, думаешь, я расскажу всем? Глупый. Я же специально окно зашторила. Обещаю тебе, честное слово. Я никому не расскажу. Понимаешь? Никому. Ты веришь мне? Веришь?

— Верю…

— Чего ж испугался?

— Не знаю…

— И сейчас боишься? Неужели боишься?

— Не боюсь… — всхлипнул Чернышев.

Зинаида Михайловна зашептала ему на ухо:

— Ну, честное партийное, никому не скажу! Честное партийное! Ты знаешь, что это такое — честное партийное!

— Ну… знаю…

— Ты мне веришь? А? Говори. Веришь? Я же для тебя стараюсь, глупый. Потом спасибо скажешь. Веришь, говори?

— Ну… верю…

— Не — ну, верю! А — верю, Зинаида Михайловна.

— Верю, Зинаида Михайловна.

— Не будешь реветь больше?

— Не буду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Дай честное пионерское, что не будешь реветь и никому не скажешь!

— Честное пионерское.

— Что, честное пионерское?