Леонид Нетребо: Кокон для Стены Плача

— Спасибо за бабушку!

— Так вот, в Египте, где мы сейчас с вами имеем счастье беспечно пребывать, греть животы и пить виски и прочую гадость, считалось, что если тело не мумифицировано, то никакого загробного мира не видать, как своих ушей. Поэтому всякий фараон с самого начала княжения был озабочен обеспечением для себя возможности именно такого отхода в мир иной, надежного и роскошного. Отсюда все эти великие захоронения: крепость, а в ней каменный кокон с куколкой фараона. Так что считайте, что в вашей капсуле от бабушки спрятан ма-а-ленький такой фараончик, сгусток информации, которая воплощается во что-то полезное только тогда, когда находит надлежащее место. Поэтому места погребения фараонов так охранялись. Но это, кончено, не спасало, большинство могил разграблено…

— Скажите, — просит Марина, — вот вы много лет прожили в Израиле, и все-таки возвратились. Это что?

— Всё просто, — небрежно отвечает Иосиф. — Знаете, как кошка себя ведет? Когда хозяин, допустим, вечером, приоткрывает дверь, до ветру сходить или как, кошка шмыг на улицу, думает, что там интересней — воля, мыши, коты. А потом, когда уже утром дверь опять открывается, хозяин на работу пошёл, кошка шмыг обратно в дом, думая, что там тепло, молоко, мыши и так дальше.

Совсем стемнело. Иосиф поворочался на пластмассовом кресле, лица его уже почти не видно, наверное, оно сейчас мечтательное:

— Когда двери приоткрылись, я уехал. И жил на земле обетованной два десятка лет, заработал израильскую пенсию. А по средствам массовой информации из России сплошные ужасы. Передел, бандиты, стрельба на улицах. Я, когда впервые после этих лет выбрался на родину, в Ленинград, который стал Петербургом, я с собой вез, вы не поверите, несколько газовых баллончиков! Вы меня поняли. Озирался по сторонам, начиная с Пулково, да что там, прямо с салона самолета! Вот так, озираясь, с баллончиком, вышел на Невский. А там!..

Опять скрипнуло кресло, наверное, Иосиф закинул руки за голову.

— Солнечный день, красота, девчонки в коротких юбочках! Смех, открытые лица! В кафе зайдешь — что изволите? Не тот мир, какой я покинул, и не тот, что видел через СМИ. Короче, я дождался пенсии, решил все вопросы с израильской женой, то есть развелся, и…Вернулся… А что удивительного? Душа-то в питерском дворике… Купил дом в пригороде…

— Но ведь… — начала фразу Марина, но не закончила.

— А какая это гармония, какой рай, когда душа и тело в одном месте! — пробормотал Иосиф и, собрав силы, пропел: — А не пора ли нам ба-а-ай?

Поначалу я вдруг решил, что мне нужно придумать ей какое-то альтернативное имя, чтобы не окликать ее так же, как это делал Сергей. При том что к Сергею я ее не ревновал. Это просто была блажь из серии непрочувствованного: как бы «так должно быть».

— Как тебя звали в детстве, альтернатива твоему паспортному имени была?

— Бабушка называла Марой. По-абазински это солнце, вот. Мне это очень нравилось.

— По-абазински…

— Это случайность, абазинов в семье не было.

— Мара… Хорошо, Мара-солнце. Мне нравится.

— Ты рано радуешься, — проверещало «солнце», вскинув подбородок и прищурившись.

Ее звуки и мимика мной еще не изучены.

— Жизнь покажет… — я стараюсь выглядеть бесстрашным.

— Потому что, — перебила женщина, которая, кроме Марины, уже была и Марой, — потому что это солнечное слово означает еще кое-что, точнее, чёрте что. И марево, и призрак, и дух-морок, садящийся на грудь и вызывающий удушье, и богиню плодородия и одновременно смерти, и еще какую-то гадость…

Далее я узнал еще кое-какие толкования имени (вернее, детского прозвища) женщины, с которой потихонечку, тихой сапой, связывала меня судьба. Эти мистические величины отложились во мне не лучшими своими отрывками. Например, Мара, в славянской мифологии, — богиня болезней и смерти (мор), ее храм находился под землей. Оказывается, любое славянское погребение — это храм Мары. Дольмены… И даже такая вот на первый взгляд дикость: «…жрицей храма Мары являлась дева Мария».

— И французское «кошмар» тоже от моего корня! Не передумал?

Сжав губы, глянула, как выстрелила, — и опустила веки. Ждет ответа на главный вопрос, имя тут ни причем. А я-то думал, что это я наступаю. Но рыцарю обратной дороги нет: честь и гордость, плащ и шляпа, гитара и шпага… и прочая ерунда.

— Ерунда! — сказал я как можно беспечней. — Не имя красит человека.

Ещё бы зевнуть.

Однако «Мара» не прижилось, я пошел на попятную: слишком неприятные, тягостные ассоциации даже для человека, не склонного к мистике, к суевериям. Тем более в свете последних событий, по результатам которых мы и оказались вместе. Марина так Марина! Не «Солнышком» же ее величать, таких слов в моем арсенале нет. Позже, когда я стал к ней неравнодушен (это, разумеется, не ревность, из которой следует нечто высокое, а простое чувство собственника), то мысленно величал ее уже по-всякому — то есть попросту «обзывал».