Леонид Нетребо - Банище

В купольной прорехе стояла полная луна, многозначительно освещая церковь мертвенно-бледным светом.

— Мне страшно! — воскликнула Марта, оглядываясь на церковное великолепие. — Иван, я всего этого боюсь! Мне всегда кажется, что кто-то прячется в притворе, и по иконостасу бродят осмысленные тени, а хоры выдают четкую ноту. И эти нарисованные взгляды! Мне кусок не лезет в рот у престола, зачем мы ужинаем на том столе? Мы что-то себе доказываем? Доказываем, что нам не страшно? Но я дрожу, Иван, прости за малодушие.

Марта припала к груди своего соратника.

Иван понимающе кивал, поглаживая «неразумную» голову подруги:

— Ты так и будешь трепетать, пока существует угроза возвращения царизма, жандармов, полиции, погромов, казачьих патрулей, церковников, которым мы являемся лютыми врагами!.. Так давай все это… — подумал, огляделся. — В расход! Да не в простом смысле… Нет, это, конечно, можно: сжечь, взорвать… Но лучше пустить на пользу новой жизни. Перекроить во что-нибудь полезное, во дворец какой-нибудь, в библиотеку… — он захохотал, опять закипая и возвышая голос: — А еще лучше — цирк, самое будет подходящее: круглый, высокий!.. Здесь, по кругу, будут бегать лошади с обезьянками на лоснящихся крупах, а вверху кувыркаться гимнасты… А там, откуда тебе грезится тревожная нота, будет играть оркестр, веселый и озорной. Но это в будущем, это будет. А сейчас давай мы все это… Давай мы их… мы им покажем, чего они стоят, эти нарисованные рожи, покажем, как мы к ним относимся!..

И он стал рвать на подруге одежды, скрепя зубами. Она, подчиняясь, осклабившись в испуганном восторге, стала рвать на нем… Они сплелись, как две голодные сироты в стылой ночлежке, и пали на хлеб, прикрытый рогожей… Над ней заколыхались купольные своды с изображением святых, под ним закачались серые мешки и заплеванный грязный пол. Два стона смешались и в акустическом чуде храма превращались в удесятеренный, необычный для этого места гул.

Этот гул торжествовал в храме религиозного мракобесия, с живописанием мифических образов так называемых святых, которых человечество придумало для собственного духовного закабаления, для инструмента подавления человеческой воли, для господства своей малой части над своим же большинством. Два бывших раба-человека глумились над дремучим обскурантизмом, насиловали его, получая физическую и духовную усладу. Они сейчас приравнивали себя к выдуманным святым, к самому выдуманному богу, наиболее действенным способом — низвергая его до своего уровня: мы тебя сочинили, мы тебя и свергнем! Ты стал господином, но раб всегда мечтает избавиться от господства и стать свободным! Довольно! Миг избавления близок!

«Вот тебе, вот!..» — раскачиваясь, кричала Марта святому отцу, закатывая глаза.

«На тебе, на!..» — напирая, зажмурившись, кричал Иван в адрес святой матери.

И эти ритмично-судорожные движения, и эти выкрики наконец суммировались в победный вопль, в восторженное землетрясение, в сладостное опустошение и умильные слезы…

На рассвете, собираясь, Иван сказал:

— Марта, в дороге будь осторожна. Гайдамаки совсем озверели, никого не щадят.

Марта молчала.

— Марта, время такое, что каждый час может быть последним. Ответь поэтому: Марта, ты упорно не хочешь ребенка?..

Лохматая и постаревшая, вся в пшеничной шелухе, Марта села и закурила. Пожала плечами:

— Сегодня живем, завтра нет. Да и живем если, то, получается, не для себя. Не возражай! Ты ради кого вчера рисковал жизнью? Своей рисковал, чужой пренебрег… За голодающих горожан? За рабочий класс? За революцию?

— Да, за все это, сама знаешь, — хмуро перебил Иван. — За будущее. В том числе за будущее своих детей. А вообще, ты не на трибуне. А на мешках с хлебом… Будь проще.

Марта усмехнулась:

— Извини, с ночи запамятовала, что на мешках… Там простой была, а к утру загордилась… Помню, бабушка говорила: если живешь не совсем для себя, значит, бог в тебе есть! Это про тебя?

— Ты мне брось! Сбой у тебя, что ли, по агитаторской линии? Новая установка пришла? При чем тут бог? Зубы-ка не заговаривай! Иметь детей — естественное, звериное, если хочешь, желание. К религии напрямую не относится.

Марта с вызовом посмотрела на Ивана, чего он за ней раньше не замечал, будто за ночь избавилась не только от божьего, но и от любого человеческого на себя посягательства.

— Вдруг меня убьют, парниша? Разграбят обоз и убьют. Или тебя, или того, под кем буду завтра… Да-да, не коробься! Сегодня я здесь, а завтра партия, может, опять в Одессу пошлет или за Урал. Кому нужно будет твое произведение?