Леонид Нетребо - Караван-сарай

В сверкании и грохоте Камилю показалось, что силы его выросли многократно. Ему казалось, что разгонись он сейчас и ударься в стену — стена рухнет; в дверь — упадет дверь. Сейчас или никогда. Пусть его лучше уничтожат, ломящегося на волю, застрелят из дробового ружья, забьют камнями, палками — все, кто живет в этих трех дворах: мужчины, женщины, дети…

Однако, несмотря на прилив сил и на то, что запоры «тюрьмы» носили больше символический характер, ему стоило больших трудов расшатать решетку на окне…

Собаки попрятались в укрытия, впрочем, для безцепных собак цепной Камиль давно был своим.

Он многажды моделировал все свои первые движения к воле, поэтому знал, что делать.

Придерживая цепь за свободный конец, как будто за хвост змею, впившуюся в ногу, он спустился во двор, где его тут же накрыл дождевой водопад. Проник под навес, в мастерскую с плотницким и слесарным инструментом. Быстро нашел знакомый ломик с острым концом (ключ!). У верстака задрал ногу, завел снизу цепь в тиски, так, чтобы стальные губы зажали «змею» у самого корня. Жало ломика вставил в торчащее над тисками кольцо и, как гребец весло, рванул железяку на себя. Кольцо лопнуло. Цепь, весело тренькнув, скользнула на грунтовый пол. Камиль радостно вскрикнул, но тут же осекся: на ноге, с двумя звеньями ненавистных пут, остался обруч — ящерица без хвоста, который мог отрасти, — до истинной свободы было еще далеко.

В соседнем дворе послышались голоса. Но опасность и близость цели не сделали Камиля торопливым. Накинув плащ, прихватив спички, нож, топор, мошну из кожи, он вошел в коровник. В полной темноте, на ощупь, порылся в ящике, где хранился сухой корм, вынул оттуда два каравая черствого хлеба, с притолока сгреб все сухари… И только когда единственное дальнобойное оружие — рогатка, доставшаяся от Сажи, — было в кармане плаща, он решил: пора.

Но в сторону равнины, где наверняка настигнут — либо мстительная пуля погони, либо алчная петля нового хозяина, он не пошел, подался противным курсом, к Грузии. Благо, направление было известно: ведь ему довелось в качестве вьючного животного сходить в Панкиссию и обратно. Он взял западнее, где троп меньше, а значит, возможности умереть с голоду или от зверя больше, чем от человека, — вольной смерти он уже не боялся.

— Ну, Аллах! — глумливо кричал он под шум грозы, уходя в гибельный путь. — Если ты есть, то спаси, дай силы!..

Полуживого, его подобрал охотник абхаз, с которым, по шутливой версии того же абхаза, они столкнулись, охотясь на одну птицу: один с ружьем, другой с рогаткой. Охотник избавил его от остатков цепи, которая разбила ногу до кости, дал кров и пищу, подлечил, одел в свой почти новый парусиновый охотничий костюм, а потом в районе Сочи помог нелегально перебраться через пограничную Псоу в Россию.

Когда после нескольких месяцев мытарств в полуневоле Камилю выдали паспорт, он сделал свой окончательный выбор — прочь с гостеприимного Кавказа в родные приволжские края…

Но он не поехал в Уфу, где прошло детдомовское детство. Он подался в то место, где, по рассказу старой воспитательницы, был найден подкидыш, который был определен в уфимский приют и которого в честь селения, наверное, нарекли Николаем. Это случилось в селе Николо-Березовка, на реке Каме. Воспитательница по горячей Колькиной просьбе уточнила совсем немного: нашли его, завернутого в фуфайку, весенним утром у старой церкви… И добавила, уже без всякой просьбы, видно, долго подумав, на следующий день: а через пяток дней в Каме, в прибрежных корягах, ниже по течению, нашли утопленницу — женщину не из тех мест (никто ее не опознал). Предполагали, что, может, мать подкидыша. А может, и нет в том никакой связи. Поэтому никто так и не узнал, из каких Колькина мать — из местных или из пришлых.

А перед тем, как совсем покинуть детдом по причине пенсионного возраста, воспитательница подошла к Кольке, наклонилась к нему, еще десятилетнему, обняла и шепотом проговорила:

— Ты, Коля, как вырастешь, съезди туда, найди то село, да помолись у церкви. Как сможешь, бог-то поймет, если от души… В самой церкви сейчас то ли конюшня, то ли склад, священника, стало быть, нету. Но ты все равно у самой церкви, как у живой, спроси: как жить? Посиди где-нибудь неподалеку, хоть на речном бережку, да просто подумай… До-о-олго так подумай!.. Да чем раньше это сделаешь, тем лучше.

Но Колька не послушался. Вернее, просто не придал словам старушки значения, а потом и вовсе о них забыл, подрос — и пошел дорогой, какая подвернулась. Видно, подвернулась не самая лучшая. А какая была лучше — кто б ему об этом сказал!..