Александр Проханов - Место действия

Бегло, уже на память, без тетрадок с ролями, повторили два первых действия. Атаку с убитым конем, поединок на саблях, полет на кленовой телеге. Подхватили третье действие. Маша не репетировала, а играла, видела — и другие играют. Ленивый, вялый Слепков обходился почти без штампов. Гречишкина вела свою роль легко и весело. Творогов не мешал. Забился в угол на старом кресле и оттуда воспаленно, готовый вскочить, но не вскакивая, следил за движением пьесы.

Как черный огромный грач, вздулась весенняя пашня. Новый «фордзон» дышит нагретой смазкой. Петр в кожаной куртке сидит за штурвалом, в грохочущем, потном железе. А Федор с ключом лежит под брюхом машины. Вокруг — ворохи юбок, рубах, визги гармоней. Девки отплясывают как во хмелю. Летят над дорогой травяные ошметки. Гвоздики вспыхивают в башмаках. Под малиновой кофтой — точно живой петух. От юбки отскочила тесьма. Парень прижал сапогом. Треск. Хохот. Белая в подвязке нога.

Девки машут подолами над Федькиной головой, щурятся на железо…

— Страшенный! А рога-то есть у него?

— А ты пошшупай, пошшупай!

— Ему на расплод тракториху надо. Каждый год тракторята пойдут!

— Федь, а Федь, ты чего? Его доишь?

— Не мешайте ему, а то копытой лягнет! Петр Тимофеевич, а Петр Тимофеевич, а нас обучать не возьмешься?

— Верка тебя обучит, под трактор кинет!

— Ой, глядите, старики идут! С ношей!

По дороге от села шли старики. Несли на широких плечах старые сохи. Подошли, сложили у трактора, отирая с бровей пот. Поклонились Петру:

— Принимай товар, Петр Тимофеевич…

— Гляди, дубовая. На ней еще отец пахивал.

— Ты дохни, дохни. Она, голубушка, аржаным пахнет!

— Грудь у ей лебядиная. И иду я за грудью ее лебядиной до вечерней звезды…

— Небось тышшу верст за ней отшагал?

— Куды ж нас за новой-то жизнью? Сами как старые сохи. И нас в огонь…

Деревенский поэт Кеша, служивший писарем, напружинил под рубахой грудь:

— Старики, оставьте свои ахи и охи, кидайте в огонь свои сохи. У нас нонче новое время, за трактором пойдем кидать в землю семя.

— Опять стихами пошел пороть, — вздохнули старики.

Старик Антип Архипыч взял Петра осторожно за полу кожаной куртки. Руки у него до земли. Борода заткнута за кушак. Он весь земляной и черный, точно его только что выпахали из борозды. Он больше всех на своем веку перевернул земли. Отвоевал три войны. Турка одного руками пополам разорвал. Но с тех пор на Руси прошумело много урожаев, много турок народилось и померло своей смертью. А из глаз Антипа Архипыча льются день и ночь бледные слезы.

— Петенька, — сказал дед, — погляди ты на нас светлыми своими очами. Об тебе в книгах писано, что твоему приходу быть. Примешь ты тут за нас большую муку… с угодниками воссияешь. А стары-то угоднички из каждого цветика на тебя зрят, из каждой тучки, из каждой сохи деревенской… В огонь их, сохи, в огонь. Приехал Петька на железном коне!

Старики покололи свои сохи, кинули в пламя, и дубовая сила легким дымом унеслась в облака.

— Вдовы, вдовы идут! — закричали девки.

И вправду шли по дороге вдовы. В первый раз скинули свое черное. Набелились, нарумянились. Подвели угольком брови. Нацепили яркие бусы. Подходят к трактору. Сцепились за руки и запели неяркими голосами: «Ты не радуйся, ель-осинушка, не к тебе идут девки красные…»

Боялись тронуть масленое железо. Но их влекло, будто это была пахнущая, в клейких листьях береза и они, молодые, вышли к ней ожидать женихов. Девки перешептывались, глядя на вдов:

— Вот уж горькие-то! Неужто и нам так петь?

— У Ляпихи мужик на германской остался.

— А у Лукачихи на гражданской.

— У Еланихи кулаки убили.

— У Авдульки сгинул невесть куда.

— О-хо-хо! — вздохнул старичок. — Где только с нашего села косточки не белеют!..

Вдовы водили хоровод. То одна, то другая вешала на трактор свои дутые бусы и приговаривала:

— Леша, соколик мой, можа, ты жив! Прилети ко мне, и как же я тебя приласкаю! Все твои рубашечки постирала! А синюю, любимую, накрахмалила. Скушно мне без тебя, ой скушно! Хожу тебя на дорогу встречать!

— Андрюшенька! — заливалась вторая. — Как там тебя саблями порубали! Какой ты был стройный да горячий! Какая у тебя была красивая голова! Каждую ночь я в подушку реву. Зачем мне моя горячая душа, мое белое тело! Сохнет оно без тебя. Сосед Макарка все мимо окон ходит, все стережет. Утоплюсь я, Андрюшенька, али еще чего сотворю!

— Сеня, Сенечка! — голосила третья. — Ходила я нынче к бабке Уле, молилась с ней ночь напролет. Жив ты, Сенечка, скоро приедешь! А я уже баньку приготовила. Когда же ты возвернешься?