Юрий Мамлеев - Другой

— Видишь, у тебя, слава Богу, создается, а у меня разрушилось.

— Лерка, у тебя столько поклонников из нашего круга. Приходи на свадьбу с тем, к кому сердце ближе…

— Может быть, но еще рано, рано… Рано и рана… Пусть судьба даст знак…

— Ты к тому же гораздо красивее меня.

— Не преувеличивай.

Наконец, организовали кофе. И все стало как-то тихо, уютно, словно эта полусумеречная комната окончательно перенеслась в другой мир.

Но не тут то было. Опять телефонный звонок.

— Лера, я у двери твоего дома. Случилось нечто безумное.

То звучал раскатистый голос Тараса Ротова.

— Как его не впустишь, — развела руками Лера.

Ротов влетел, как всегда, ошарашенный и ошарашивающий других.

— Роман Примерский в реанимации. Положение критическое. И все я немного набедокурил.

Примерский был художник, но не просто художник, а звезда, правда, скандальная. Репортажами о нем заполняли газеты и журналы. Лицо красовалось по телевидению.

— Опять, — только и промолвила Лера. Алёна к ней присоединилась.

Примерский принадлежал, мягко говоря, к совершенно иному направлению, но тут уж не до направлений.

— Что опять, опять, девочки? — заголосил Тарас, присаживаясь на диван. — Опять катастрофы, смерть, наводнения, скандалы на небе и на земле. Бросьте, живете себе и живете.

И Ротов расхохотался. Примерский сначала рисовал неплохие абстрактные картины, но до славы дело не доходило. Стал рисовать абстракцию, используя частично собственное дерьмо. Это помогло, и сразу стал почти звездным. Однако встречал молчаливое сопротивление и презрение в некоторых художественных кругах. Тогда решил пойти ва-банк. На бойне набирал ведрами кровь, добавлял, и получалось, что картины в главных чертах рисовал кровью. Кровь сразу привлекла жадное внимание журналистов, разного пошиба посетителей, даже критиков. Начались восхваления, чем дальше, тем круче. Дошло до того, что не гнушался рисовать собственной кровью. Демонстративно. Типа перфоманса. Есть краски, но есть и кровь, льющаяся из собственной руки или ноги. Крик стоял на всю Россию. Проник и на Запад. От звездности некуда было деваться. Голому по пояс, окровавленному, но не до конца, подносили шоколад, кофе, блюдо мяса. И вот — реанимация.

— Короче, что случилось, Тарас? — спросила Лера.

— Вот вы не слушаете радио, не включаете особо сатанинский ящик, а зря. Уже кричат, что, мол, довели.

— Когда случилось?

— Вчера. Я пришел на его выставку. Она уже заканчивалась. Все сворачивалось. Роман устал и сидел в стороне… Я к нему прямо подплыл.

— Вы знакомы?

— Да, по каким-то болотным линиям. У меня ведь на брюхе — третьи глаза, скрытые, — хохотнул Тарас. — И я его чем-то раззадорил, даже видом своим.

— Это ты можешь, — вздохнула Лера.

— Потом я говорю ему: «Роман, неужели ты не понимаешь, что все это, как и большинство в вашем современном искусстве, литературе, театре, исчезнет как дым. Всегда так было, а сейчас — тем более, вспомни соц. лауреатов, ну, чего говорить. И главное твои картины…». Короче, я взял быка за рога, глаза выкатил, гляжу на него по-своему. Он вдруг покраснел, разозлился, я даже не ожидал. Думал, он совсем болотный. И заявляет: «Великих авангардистов двадцатого века тоже встречали скандалом или молчанием». Я ему ласково так говорю: «Роман, ты не путай, ты же образованный человек. Начало двадцатого века — это взрыв духа, возрождение в европейском и русском масштабах. Тогда и люди были другие, и уровень — иной. Сейчас же эпоха не возрождения, а вырождения. В том же масштабе. Повсеместно, везде, куда ни кинь, во всех сферах. А прежде всего в человеке. А если человек стал дерьмом, по сравнению с теми гигантами, то какое же может быть искусство. Поэтому некоторые хотят и замолчать классику, в том числе классику авангарда». Он брякнул: «Ну, ты обобщил». А я ему: «Не говорю об исключениях. Они у нас есть. Но ты в эти исключения не попадаешь». Так и порю ему правду-матку, — разулыбался Тарас. На этот раз ведь истину говорю. А оборотная сторона истины в том, что не надо было нервному человеку такое говорить. И что тут произошло! Какой эффект! Мать родная его бы не узнала.

Тарас прямо всплеснул руками и заголосил:

— Коньячку мне, коньячку!

Лера принесла.

— Все-таки ты — мучитель, Тарас, — заметила Лера.

— Я хотел его растревожить, дать новый импульс. Ей богу, хотел как лучше, а получилось хуже, чем всегда. Он покраснел, глаза вдруг налились коровьим бешенством, я не ожидал, думал он меня укусит… Ан нет… Он заговорил: