Юрий Мамлеев - Другой

— Глядя на вас, не скажешь.

— Чувствую я всей душой и телом моим, что приземлился я здесь по ошибке. Оттого и мучаюсь. И хочу стать радикально измененным существом.

— Это серьезно, — помрачнел и согласился Ротов, — теперь ясно, почему вы здесь. Раз вы разумеете, что не туда попали — я вам не завидую.

— А мне завидовать не надо! — воскликнул Костя. — Меня почитать надо на коленках, когда я вернусь. Эх, вы… не догадались!

И он резко встал. На кисти его правой руки виднелись четкие слова: «Не забуду мать родную». И ушел он во тьму, в угол зала.

К Ротову тут же подскочила пятая расшатанная — Иришей назвалась.

Молодая, лет 27, нагловатая, но с образованием в глазах, внимательно посмотрела на Ротова, подсев.

— Вы не идиот? — осведомилась.

Ротов захохотал.

— Может быть, но только не перед человеком.

— Перед иными все идиоты, — сухо ответила Ириша. — Лучше познакомимся. Приходите ко мне на ночь. Ночью как-то глубже разговор идет. У каждого у нас комната, иногда на двоих. А я одна. Здесь это можно, поговорить по душам. А то на людях, хоть и расшатанных, как-то неловко.

— Приду, — внезапно согласился Ротов.

— Твоему приходу ко мне возражать не будут. Надо нам душу облегчать. Но учти — в постель только по любви.

И Ротов исчез.

…К вечерку в дверь упомянутой расшатанной Ириши тихонько постучали.

— Войдите.

И Ротов вошел. То была маленькая комнатушка на втором этаже, обставленная трогательно и просто. Деревянная кровать, стенной шкаф, зеркало, цветы и большой убедительный стол у окошечка.

Взглянув на стол, Ротов ахнул: чего только не было выставлено на нем; и осетрина, и икра, холодная красная рыба, салаты…

— Это все в мою честь? — пробормотал он.

— Не обязательно. По прихоти. Захочу — ем только черный хлеб, захочу — икра, белуга, белое вино…

— Не стою я всего этого, — заскромничал Ротов.

— Садитесь.

Ротов сел, а Ириша стала кричать.

— Вы должны понять мою душу! Она меняется, она бежит, бежит! Может быть от меня самой. Я не знаю почему такая она.

— Подождите!

— Чего ждать!? Могила не за горами!

Ротов вздохнул.

— Что у вас, да и у нас вообще, за привычка — впадать в истерику за отменным прекрасным ужином или обедом. Вы ешьте, а не смотрите на меня. Я не лев в клетке.

— К черту все!!! — вскричала Ирина.

— Да вы свой животик не жалеете, Ирочка, — прошипел Ротов. — Да вы взгляните на стол хотя бы.

— Я свой животик в могиле, на кладбище буду жалеть, а не сейчас…

Ротов придвинул к себе холодную закуску.

— Ну, так поведайте что-нибудь о себе! — оживился вдруг он.

Ириша глянула и запела:

— Вы что, были участковым врачом?

— Почти. Медсестрой работала, — оскалилась Ириша.

— А проституткой?

— Проституткой была, клянусь родной матерью. По вызову.

— Это по мне, — восхитился Ротов.

— Потому и никакого секса и никакого вина на столе. Только по любви, если не только душу мою полюбите, но и ту, какая я буду после смерти, в жизни вечной.

Ротов озадачился.

— Ну и размах у вас. С такими требованиями вы замуж быстро не выскочите.

— Провались все пропадом, — ответила Ириша.

— Сейчас-то вы не практикуете?

— Нет. Давно уволилась. Баловалась чем попало, даже воровством. И теперь здесь, в Институте. Хочу стать иным существом, на меня возлагают большие надежды. Но пока я просто расшатанная. Низшая ступень.

— Да вы далеко пойдете, Ирина! — спохватился Ротов и чуть подвинулся к ней.

— Ни с места. Сначала полюбите меня!

— Как я вас могу полюбить, когда знаю вас всего ничего. Любовь — это вещь тонкая, как и восток. Не каждому дано. Расскажите чуть-чуть о себе.

Ириша встала, выпила сок из бокала и села на подоконник.

— Чего рассказывать-то… Сплошной полет у меня был. То один любовник, то другие, то над умирающими хлопочешь… В полете ничего путного не видать. Свою душу и ту профукала. За всю свою жизнь одного только кота своего любила. И тот с ума сошел…

— Это глубоко. У котов ведь другой ум, чем у нас. С него так просто не сойдешь, как с нашего…

— Я из медсестер ушла, потому что как только больному какому-нибудь я начинаю симпатизировать, так тот обязательно умрет. В больнице я работала. Сестры у нас были тихие, честные, заботливые, и врачи тоже такие. А я вот дикая была. Тянуло меня влюбляться в больных… Молоденькой совсем была.