Юрий Мамлеев - Другой

Ротов глянул на собравшихся. Они тем временем расселись, а Тарас сел за столик, под которым тихонько подвывал песик.

«Он подвывает, потому что не может стать иным существом», — решил Тарас. Напротив подсел молодой человек небольшого роста, с лицом лихим, но чем-то похожим на лягушку. При этом вид у него был депрессивный.

— Юрок, — представился он.

— И что же, Юрок? — осведомился Тарас

— Плачу, — ответил Юрок.

— Почему?

— Не могу забыть. Дедушку в подъезде пристукнул. И денег-то оказалось 500 рублей.

— Дедушка выжил?

— Нет, помер, оттого и плачу. Я не хотел.

— По своей инициативе или по указке?

— По своей.

— Зря.

— Я знаю, что зря. До этого случая я грабил потихоньку, без мокрухи. А здесь черт попутал. Не рассчитал я, что дедуля такой хлипкий окажется. С тех пор покоя нет. Все потому, что я песни люблю народные. В них жалости к людям много, и я плачу.

— А как же институт?

— Только этим и спасаюсь. Оттого и пришел сюда, случайно, но по судьбе. Надежда в том, чтобы стать иным существом, чем я есть. Тогда все будет в порядке. А пока — нервы совсем сдают; такому как мне, с нервами да песнями, нельзя было грабить людей. Плохой я грабитель.

— Даже в институте плачете?

— Бывает, но меньше.

— Мой совет: вместо того чтобы плакать, молитесь за него, за дедулю. Глаза-то у старика добрые были, когда вы его стукнули?

— Добрейшие. Я глянул.

— Ну, значит, с ним все в порядке. Молитесь за бедного старика, беспомощного. И просите прощения. Вот так.

— Да я даже к батюшке ходил. Я ему иносказательно доложил. Помогло малость немного.

— Вам надо иным стать. Иначе с собой как с человеком вы не справитесь.

— Золотые слова, — лихо промолвил Юрок, — я тоже почти так чувствую. Не справиться мне с собой. Нужна другая шкура, нечеловеческая, чтобы забыть все это. Надоело мне быть человеком, хватит, наелся, хочу быть иным.

Ротов захохотал. Пес под столиком завыл, а Юрок подскочил и ушел.

— В добрый путь! — напутствовал Тарас. — Ясно, что ты не кровосос, как эти, кто всех стариков и старух губит. Весь мир теперь, цивилизованный или нет, пожилых не любит. А ты не такой.

Следующим собеседником оказался интеллигент Лев Иванович. Тут все было просто! Сексуальные травмы в раннем детстве, которые таинственным образом не забывались и сейчас, когда Льву Ивановичу было уже за сорок. Нервы никуда не годились, быт заедал, сны видел один кошмарнее другого. Требовалось изменить свою человеческую суть, потому и пришел сюда. Институт добровольный, денег берут мало, только на еду, и даже не обязательно. В доме тепло, и сны ему стали видеться веселые, но с подвохом.

Ротов быстро его отпустил. Но напомнил, что человеком быть не стыдно, есть варианты гораздо более худшие. Лев промолчал и исчез.

Третьим возник старичок Геннадий Семенович.

«Старичок — а еще на что-то надеется, — подумал Ротов — курьезный какой»…

Но когда старичок заявил, что главная его проблема — патологический страх перед смертью, а вторая — шум в ушах, Ротов даже махнул рукой:

— Ну, хватит, достаточно. Все понятно. Но в глазах Геннадия Семеновича мелькнул огонь:

— Что же ничего не посоветуете?

— Посоветовал бы, да вы не воспримите. Но насчет шума в ушах — к доктору.

— Знаю, но не верю.

— Занимайтесь в институте и Бог вам судья.

Старичок обиделся и ушел.

Четвертый расшатанный медленно, по-медвежьи, подходил к его столу. Крепко пожал руку. Толстый, огромный, но молодой — чуть-чуть за тридцать.

— Костя, — представился он.

— Смелее, — подбодрил Ротов.

Костя шумно опустился на стул и начал:

— Я вам расскажу эпизод из индийской жизни. Два совсем юных бога нашалили и набезобразили. Тогда совет богов решил их наказать. Одна индийская женщина в муках родила двойню. Младенцам было тяжело, как и полагается. Но на второй день боги сжалились над ними. Ведь то воплотились нашалившие боги. Тогда на них была ниспослана смерть, и ко всеобщему облегчению они вернулись в свое естественное состояние. Жаловались на земную жизнь как на полный кошмар. «Не будете хамить и безобразничать, а то отправитесь туда на целый годик. Смотрите!» — предупреждали их.

— Это вы к чему? — насторожился Ротов.

— А то, что это ко мне лично относится.

Ротов покраснел.

— Это что же, вы себя за юного бога принимаете?

Костя рыгнул и, погладив себя по животу, отвечал:

— Не прямо, а косвенно.

— Это как понять? Вы косвенный бог что ли?

— Не надсмехайтесь, — сурово ответил Костя. — Я как родился, места себе не нахожу. — Его голубые глазки на широком жирном лице, прямо-таки впились в Ротова. — Неуютно мне тут. Все ждал, что меня расстреляют. Но никому до меня дела нет. Сирота я Божья, вот кто.