Юрий Мамлеев - Другой

— Книга-то твоя продвигается? — спросила она, подмигнув племяннице. — Пиши, пиши, только, смотри, не опозорь весь мир…

Лера засмеялась и чмокнула тетушку в щечку, шепнув ей на ушко:

— Мир опозорить очень легко. Они, тетя Соня, сами себя опозорили, читай мировую историю. И без меня обойдется.

Бобова покачала головой:

— Как экстрасенс и в некотором, весьма ограниченном, смысле колдунья должна тебе сказать, что ты не права, Валерочка. Опозоришь мир — и ответишь за это. Таков мой опыт. Не пиши жутких книг, смотри на жуть веселее.

— Тетя Соня, не бередите меня… Куда спрятаться?

Тайничок, как и предполагала Лера, оказался на редкость пыльным и неухоженным, но слышимость была отличная. Лера, взяв веник, подмела, принесла детский стульчик, устроилась поуютней.

…Первым пришел бугай. Мужчина, лет 35, обросший, здоровый, с испуганно-угрюмым взглядом, — так выглядел этот клиент. Одет был неопрятно, в потрепанном пиджачке. Но наличные, тетушкин гонорар, положил на стол уверенно и без заднего чувства.

Бобова, вздохнув, раскинулась в кресле и чуть томно проговорила:

— Рассказывай внятно и ясно. Не так, как в тот раз.

— Я выпивши был с испуга, Софья Петровна. Ведь первый раз к экстрасенке. А я родом областной.

— Ни в коем случае не бойтесь меня. Кстати, вас зовут Арсений Васильевич?

— Так точно.

Арсений нахмурился и начал:

— Человек я, матушка, по природе больной, неудачливый. Не вор. И жил, поэтому всегда в обрез. А тут Хапин, друг мой, на день рождения мне пиджак подарил. Не этот, что на мне, а хороший, я такого пиджака сроду не видел.

— Ну, что ж, пока все терпимо, — вздохнула Софья Петровна.

— Терпение мое стало шатким, когда Хапин меня предупредил в конце гулянки, что пиджак ворованный, снят с важного человека. Пиджак, мол, могут искать, потому, говорит, ты лучше в нем не показывайся, а надевай его дома, смотри на себя в зеркало и кайфуй. Удовольствие получишь.

— Уже хуже, но ничего, — наклонила голову Бобова.

— Ну, думаю, ворованный так ворованный, у нас все теперь ворованное. Не побрезгую.

— Дальше.

— Но дня через три хуже мне стало.

— Что значит хуже? Милиция?

— Какая там милиция! С головой у меня стало плохо, — и Арсений указал на свой висок. — По ночам стало казаться.

— Вот это уже интересно. Что казалось?

Арсений развел руками.

— Живу я один. В однокомнатной квартире. Сны ненормальные пошли, патологические. Проснусь, и чую, кто-то в квартире есть, а гляжу — никого.

— Раньше такое бывало?

— Никак нет. Всегда здоров был, как бык… Одним словом, я — к Хапину. Что, мол, говорю, за пиджак? А он выпил и признался. Пиджак, говорит, с покойника. Я, говорит, давно таким бизнесом балуюсь. Когда из крематория, а когда из могил. Так и сказал: «Этот, — говорит, — из гроба, из могилы значит. Знаменитый покойник, то ли спортсмен, то ли певец… Только что похоронили. Извини, говорит, дружище. Я думал, пиджак прямо на тебя». Я ему в морду заехал и ушел. Но пиджак не вернул.

— Тут главное — финал, — предупредила Бобова.

— Являться стал спортсмен-то, — сдержанно осклабился Арсений. — Проснусь — шорохи, и виден силуэт. А в уме все время просьба его звенит: Отдай пиджак!

— Дальше.

— Я ему умственно говорю: как я тебе отдам? Он отвечает: узнай у Хапина мою могилу и повесь там на дереве. Смутно говорит, трудно понять, голова болит от испуга. И вот который раз ко мне приходит: «Отдай пиджак», — и все. Требует, просит, не поймешь. — Арсений замолчал. — Софья Петровна, вы человек сведущий, зачем на том свете пиджаки нужны?

Бобова погладила себя по животу и задумчиво поглядела вдаль.

— Никто этого не знает, — ответила. — А что ж вы пиджак-то не отдали?

— Да больно хороший. Жалко. Надену его вечером и любуюсь на себя в зеркало. Хорош! И пиджак хорош, и я хорош.

— Плохо, плохо, очень плохо, — решительно проговорила Бобова. — Раз его недавно похоронили, значит душа его вместе с тонкими оболочками бродит еще по земле, сорок дней, считается, может прощаться. Бывает, они и видимыми становятся на короткое время, это известно. И мысль свою задушевную самую могут передать кому надо.

— Что ж тут задушевного в пиджаке? — опять оскалился Арсений, словно волк, у которого отнимают кусок мяса.

— А этого мы не знаем. Может символ какой, может с этим что-то связано, или магия какая-то. Разве мы знаем те узоры.

— Скорее всего, я — идиот, — вдруг заключил Арсений.

Софья Петровна строго посмотрела на него: