Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда

Отец Аверьян понял его жестикуляцию — бережно, за локти, поднял с земли опустившуюся на колени попадью.

— Итак, вспомните, братья и сестры мои, историю о том, как явился апостол Павел в город Афины. Откроем Книгу Деяний, глава семнадцать, стих двадцать первый: «Афиняне же и все живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое. И став Павел среди Ареопага, сказал: «Афиняне! по всему вижу я, что вы как-то особенно набожны; ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам… Ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых». Услышавши о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: «Об этом послушаем тебя в другое время».

Силен сей дух афинского сомнения и по сей день. Даже среди христианских ученых и богословов вы можете встретить сотни таких, скрытых афинян, что постараются обойти вопрос о воскресении стороной. Или толковать его в смысле символическом, уподоблять его верованиям язычников. Или утверждать, что под воскресением мыслится расцвет христианской Церкви. Или использовать другие обходные уловки. И бесполезно указывать им на соответствующие места Библии, где о воскресении говорится однозначно и недвусмысленно, как, скажем, в Книге Иова, глава девятнадцатая, стих двадцать пятый: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восстановит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога». Или у пророка Исайи, глава двадцать шестая, стих девятнадцатый: «Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе…» Или в Новом Завете во множестве священных текстов — мы все перечитывали их не раз.

Не отрываясь от микрофона, Сильвана начала делать какие-то знаки за стеклянной дверью кабины переводчиков. Цимкер понял, принес ей банку пепси-колы, щелкнул жестяным кольцом крышки. Лицо у нее было злое, невыспавшееся. Итальянские туристы попросились на проповедь в последний момент. Пришлось метаться, доставая срочно два дополнительных автобуса, а ей — готовить перевод проповеди еще и на итальянский. Русский она сильно подзабыла, так что Цимкеру пришлось сидеть с ней часов до трех, помогая продираться сквозь скрижали отца Аверьяна. Впрочем, и профессиональным переводчикам-синхронистам в соседних кабинках приходилось нелегко с этим текстом: все переводили, не отрывая глаз от разложенных перед ними страничек.

Зато журналисты, сидевшие перед экраном телевизора, могли себе позволить расслабиться, потягивать кофе из термоса запасливого голландца, покуривать. Они негромко болтали, лишь время от времени делая пометки на полях розданного им заранее перевода. Судя по небрежности поз, по язвительным репликам, к заданию, они относились скептически, как к очередной придури начальства.

— …А что уж говорить об афинянах — атеистах и материалистах! От них мы ничего, кроме насмешки над самой идеей воскресения, ждать не можем. Среди них вот уже три века модно потешаться над верой и заявлять, что богословие только и занимается подсчетом числа чертей на острие булавки. Но непостижима мудрость и ирония Господня. Ибо в наши дни, именно благодаря открытиям науки и техники, перевернулся смысл насмешки, и как же пресловутая булавка колет теперь их самих, как прокалывает пузырь их самодовольства и всезнайства! — Вот она, взгляните! — Он высоко поднял руку, и камеры поспешно переключились на крупный план, чтобы поймать в экранную сеть невесть откуда вынырнувшую и блеснувшую в его пальцах булавку. — Вот ее крошечное, микронное острие! И что же мы знаем теперь? Что в этой крошечной, еле видимой точке десятки людей говорят на разных языках. Что там играют оркестры, поют певцы, торговцы расхваливают свои товары — и все это в любой момент мы можем извлечь при помощи радиоантенны. В ней же одновременно протянуты невидимые линии магнитного поля, гравитации, молекулярные и ядерные силы, космические лучи. Свет, долетающий до нашего глаза от нее в виде микроскопической блестки, на самом деле сплетен из всех цветов радуги и из инфракрасного и ультрафиолетового мрака. И те волны, которые проносятся сейчас сквозь стены часовни к экранам ваших телевизоров, перенося на них мою руку с булавкой, — они тоже пронизывают эту крохотную точку.