Виктор Шендерович - Операция «Остров»

Он любил кино…

Каким ветром занесло этот микроб, Песоцкий уже не помнил. Демка ли Гречишин виноват, поступивший на сценарный во ВГИК… его спор на прокуренной лестничной клетке с какой-то девочкой, прическа каре, о «Похитителях велосипедов»… просмотры в маленьких блатных зальчиках… номера «Cahiers du cinema», от одного вида которых заходилось сердце… Это была какая-то другая жизнь, и главное — с первой секунды Лёник Песоцкий знал: это его жизнь. Его!

Неофиты — народ упертый. Вскоре по одному кадру он мог отличить Висконти от не-Висконти. «На последнем дыхании», увиденный на третьем курсе физфака, снился разорванными кусками на лекциях по теории поля. Знаменитый портрет Годара — в темных очках, с пленкой в руках и сигаретой на губе — был перефотографирован свежеподаренным «Зенитом» и повешен над кроватью…

Но уже позади остался институт, уже третий десяток единственной жизни подходил к половине, а Лёник все кочевал между ФИАНом и Дубной, придавленный тяжким наследственным крестом. Потом время вздрогнуло под ногами, и поползло, и, набирая силу, понеслось селевым потоком…

Политика была Лёнику побоку. То есть любопытно, конечно: Париж, шестьдесят восьмой год, тот же Годар — клево! Когда сам не рискуешь получить полицейской дубинкой или демократическим булыжником по ученой башке. А тут — глухие тектонические толчки по всей стране, выборы на какую-то, прости господи, партконференцию... Институт трясло, по этажам и крыльям здания расползались трещины. Отец, человек системный и никогда ни в чем таком не замеченный, вошел в группу по выдвижению Сахарова. И сам же львом бросался на защиту партийных стариков от вдруг осмелевшего прайда…

Потом начались демонстрации. На одну из них Песоцкий даже сходил — верный друг Женька Собкин позвонил и мельком, тактично, обронил: Марина в Москве. Как в Москве? Ну, так. И вроде бы собирается вместе со всеми… На демонстрации они ходили, романтики!

И Песоцкий не выдержал, рванул на «Баррикадную».

Он все еще ждал чуда.

Марина была ровно приветлива, словно между ними — ничего, никогда, вообще… Даже почти не смутилась, увидев вдруг в просвете дверей метро, а он так рассчитывал на эту первую секунду!

Когда все толпой поперлись к Манежной, он приотстал в дурацкой надежде; она коротко глянула, но не сбавила шага.

Он шел, не смешиваясь, капля масла в воде, — шел и проклинал себя. От одного слова «Баррикадная» мутило; вид людей, возбужденных не от Марины, а от свежего номера «Московских новостей», вызывал тошноту. Впрочем, один там — мрачноватый, индейского вида демократ по фамилии Марголис — все подбивал к ней клинья, и Песоцкий с удовольствием отметил, что это ее стесняло…

Марину он — любил. Можно просто сказать так и пойти дальше по сюжету — или будем описывать ощущения? Ну, хорошо, вот вам ощущения: попеременные приступы нежности и жалости, когда вспоминал ее глаза, губы и холмик груди; обморочный перерыв в работе сердечно-сосудистой системы, когда она называла Песоцкого его тайным нежным именем или просто брала ладонь в свою; сны и воспоминания, взламывавшие подкорку так, что он лежал в темноте, мокрый с ног до головы… Достаточно?

Тогда — к сюжету! А по сюжету у нас — Зуева.

Но не сразу.

Когда, вместе со всей страной, начала накрываться ржавым тазом наука, Песоцкий рванул и из-под науки, и отчасти из-под таза… Как все в жизни, главное случилось само собой: прямо на улице уткнулся в него тот самый Демка Гречишин, и на пятнадцатой секунде бла-бла выяснилось, что кино накрылось все тем же тазом, и работает теперь Демка на телеке, в самой прогрессивной на свете молодежной редакции.

— Слушай, а давай ты сделаешь что-нибудь для нас? Про мировой кинопроцесс. Ты же эту фишку рубишь.

— Как про мировой кинопроцесс? — глупо спросил Песоцкий. Свора мурашек уже разбегалась по телу.

— Молча, — хмыкнул Демка. — Сюжет, три минуты. А там как покатит.

Смешно вспоминать, как про Октябрьскую революцию, — мобильных еще не было! Записали домашние-рабочие и разошлись. Песоцкий перезвонил тем же вечером.

Три минуты про мировой кинопроцесс он мастерил три смены. Сам не понимал потом: как не погнали его тогда пинками из Останкина? Но то ли Демка наплел начальству про уникального неофита, то ли срослось само, — только дали Песоцкому полный карт-бланш!

Редакторша послушно убыла в останкинские закрома за мировым кинопроцессом и выгребла оттуда все восемнадцать тонн Бондарчука с Кулиджановым. Еле нашлись съемки Феллини на Московском кинофестивале, два китайских календаря назад. Гринуэя и Кустурицы не было вообще. А кто это? Это победители Каннского фестиваля, Таня! И Венецианского, прошлого года! И еще Вендерс нужен. Как-как? Медленно и раздельно. Вим. Вендерс.