Виктор Шендерович - Операция «Остров»

Лене было не надо — он в те годы не особо интересовался бухгалтерией, да и отец был жив, с его старорежимными представлениями о чести… А суммы пошли хорошие. Очень хорошие пошли суммы, особенно с тех пор, как Песоцкий начал ужинать в закрытых клубах со стратегами из Администрации.

Свежие мозги Леонарда на Старой площади оценили, и было за что. Он легко перевязывал узелки политических сюжетов, он дарил точные образы и с тихим удовольствием встречал их потом в президентских импровизациях… Юридически все это называлось «консультирование», а консалтинговая фирма удачно располагалась в теплых безналоговых краях.

Там же с некоторых пор обитали и еще несколько фирм г-жи Зуевой — в частности, та, которая оказывала имиджевые услуги одной российской алюминиевой компании и, чтобы никому не было обидно, одной нефтяной.

В глаза в тех компаниях никто не видел ни Зуевой, ни Песоцкого: это было кремлевским оброком. За поворот шарика давно капало крупными каплями, но — кому капало? Песоцкий заполнял какие-то карточки, привезенные рептилией из дальних странствий, и вроде было там про «совместное пользование», — но подробности, черт их возьми, подробности?.. Твердо помнил он только контрольный вопрос анкеты — «девичья фамилия матери».

Эдельштейн.

Анна Абрамовна Эдельштейн. Справа от входа, четвертый участок, второй ряд…

Мама пожалела бы его сейчас. Она всегда находила поводы для жалости. Он был везунчик, отличник и юный красавец, а она, бывало, отловит его у дверей, обнимет, и гладит по спине, и вздыхает… Как будто видела вглубь его жизни. Или она видела вглубь своей? — ей оставалось совсем чуть-чуть.

Песоцкий налил до края и быстро выпил. Не шабли бы сейчас нужно, ох не шабли!

Он пять раз втянул-вытянул анус. Ни черта это не помогло.

Он встал и вышел походить по песку. Лодки тупо стояли на песчанике, наверху было неправдоподобно звездно, — просто планетарий! Планетарий, портрет Кеплера, восьмой, что ли, класс, троллейбус «Б»… К черту! Нет планетария, и мамы нет, а есть Зуева, и этот дурацкий берег без моря, и стыдноватые деньги, лежащие у черта на куличках.

Если это еще его деньги.

Его, вроде бы, не слушали, но береженого бог бережет, и звонить в офшор Песоцкий собирался, уж конечно, не с мобильного… Да куда звонить-то? «Сим-сим» той безналоговой пещеры тоже был в ноутбуке!

И еще одна заноза торчала в этом месте — и очень болела, когда он о ней вспоминал, но об этом Песоцкий точно не хотел думать на ночь глядя… Нет уж, хватит на сегодня! Последний глоток шабли, чашка зеленого чая, в бунгало — и спать.

Хоть завтра-то к вечеру чемодан привезут?

Нет, все-таки это смешно, смешно…

Он хорошо выспался. Никаких муторных сюжетов, никакой тревоги и вины в мозжечке… Проснулся и лежал, глядя в светлый потолок — здоровый, совсем не старый мужчина, предназначенный для жизни, свободный от любви и от плакатов.

Стараясь не расплескать это целебное ощущение, он мягко и подробно, без резких движений, прошел весь утренний курс: отстоялся под контрастным душем, расчесал пятерней волосы… Даже жвачка нашлась в кармане джинсов вместо зубной пасты!

Он вышел на веранду. Черная аккуратная птица с желтым клювом порхнула с перил, с веранды соседнего бунгало кивнула женщина; в ногах у нее старательно ползал ребенок. За мохнатой пальмой поблескивало море — как будто никуда не отлучалось. Жить можно, твердо решил Песоцкий. Можно!

Он накинул майку и пошел на завтрак.

Арбузные куски надо брать с умом — из середки, чуть прелые, там самый сок. Манго — совсем немного, а то будет приторно. Хлеб следует прокрутить в тостере два раза, чтобы положенный сверху сдвоенный пластик сыра чуть расплавился и втек в поры. Всему вас учить.

Два яйца? Вряд ли организм примет два, но давайте, вскрытие покажет. Море блестело за перилами веранды. Чай или кофе? Песоцкий задумался. Это важный вопрос. Совсем же разные дни получаются после чая — и после кофе! Он прислушался к организму, и организм сказал: чай с жасмином.

Основной контур, нравоучительно говаривал Сема, пододвигая юному Песоцкому варенье из апельсиновых корок (на них же он делал исключительной красоты водку). Сынок, главное — основной контур! Воздух, сон, еда, питие, бабы. Остальное нарастет само.

Во всех пяти стихиях Сема знал большой толк, но немножко лукавил насчет остального: ничего не само; на нем-то нарастало работой… Семой, по навечному приказу, звали его друзья всех возрастов, а для энциклопедий был он — Семен Иосифович Броншицкий, живой классик советской живописи, давно уж не опальный, хотя в юности нагорало по ехидной польской физиономии аж от Суслова.