Уильям Голдинг - Зримая тьма

Выйдя из конюшни, Софи быстро зашагала вдоль канала к Старому мосту и затем по Хай-стрит. Она подбежала к телефонной трубке, набрала номер, однако в трубке раздавались только гудки. Она выскочила из будки, бросилась обратно к Старому мосту и к тропинке, но в слуховых окошках конюшни по-прежнему горел розовый свет. Софи топнула ногой, как ребенок. Какое-то время она металась в растерянности, сделала было несколько шагов к зеленой двери, потом кинулась прочь, шагнула к воде и снова вернулась. Опять помчалась к Старому мосту, там резко повернула и остановилась, подняв сжатые кулаки к плечам. Все это время ее лицо в свете фонарей на мосту казалось белым и страшным. Наконец она побежала вдоль канала, прочь от города и света. Она оставила позади конюшню, миновала изломанную линию крыш бывших владений Фрэнкли, потом длинную стену богадельни. Она шла все дальше и дальше, легко ступая, но тяжело дыша, и один раз поскользнулась на грязной тропинке.

В ее голове звучал голос.

Если включен свет, им придется туго. Надеюсь, он не включен. У маленьких мальчиков свет выключают. У малышей. В ее мозгу вспыхнуло изображение послезавтрашнего плаката: «Миллиард за мальчика». Но нет, нет. Невозможно, чтобы я, чтобы мы, сейчас, может быть, в это самое мгновение…

Будь взрослой. Нет, не так. Будь более чем взрослой.

Внезапный шум в кустах заставил ее замереть. Там что-то металось и билось, потом пискнуло, и она сообразила, что это кролик попался в ловушку возле канавы, прорытой между каналом и рощей. Зверек бился, не зная, что его схватило, и не желая знать, просто убивал себя в попытках освободиться или, может быть, в попытках умереть. Ночь осквернялась этой гротескной и грубой карикатурой на неотвратимое движение времени от одного момента к следующему, где ждет ловушка. Софи поспешила мимо, поспешила дальше, и разлившийся по коже холодок по меньшей мере минуту успешно умерял жар от ее стремительной ходьбы.

Я вся пылаю.

Вот здесь играли дети. Резиновая лодка до сих пор привязана. Значит, они вернутся — может быть, завтра. Нужно не забыть об этом: ой, какая девочка, и так далее. И женщина. Семейная жизнь. Где папа? В кабинете. Где мама? Отправилась к Господу или в Новую Зеландию. Но это же почти одно и то же, верно, детка? Вот шлюз, вот мост, а вот старая баржа. Вон там — холмы, а внизу блестит вода.

Там, в лощине — дорога наверх, скрытая деревьями. Никто по ней не спустится, по крайней мере, не на машине. И не со свертком в руках. Покроет ли вода в канале машину? Нужно было выяснить заранее. Если подняться по дороге или вдоль нее, я увижу долину и склон над школой. Но это будет неразумно. Разумнее остаться на этом месте и караулить. Да, разумно остаться здесь.

Софи повернула налево и вышла на скрытую деревьями дорогу. Идти по лощине получалось медленнее, чем вдоль канала; ее как будто хватали какие-то воздушные твари и повисали у нее на плечах, и она с трудом продвигалась вперед. Скрытая облаками луна рассыпала всюду пятна, а между стволов деревьев, вторгавшихся на старую дорогу, плыли и мерцали склоны холмов, сотканные из черно-белых туч и скользящего лунного света.

Потом она остановилась и застыла.

Все дело в направлении. Можно было убедить себя, что прямая линия в небе точно над школой ведет не только туда , и это совпадение может объяснить — настоящее совпадение, как решила бы долговязая блондинка, — может объяснить присутствие двух абсолютно не связанных огней на этой линии, одного — маленького и послушного, а второго…

В розовом пятне, полускрытом выступом холма, не было ничего страшного, ничего явного — просто один или два розовых лепестка. Они раскрывались, разрастались, вбирали в себя край очередной тучи, становились все светлее и ярче. Говорят, пожарная машина доедет до школьной долины через пятнадцать минут после вызова. Телефонные провода перерезаны. Но пожарных должен привлечь этот свет в небе; и уж в этой-то школе наверняка есть какие-нибудь средства связи, до которых они не смогли добраться, не смогли отключить…

И он притащит мальчика сюда, вниз к каналу, чтобы отнести его по тропинке в конюшню… Можно было бы разместиться в древней барже, с ее отсеком на носу, со старым туалетом…

Свет озарял холмы. Внезапно Софи догадалась, что это ее огонь, разожженный ею самой, декларация, деяние на глазах всего мира — преступление, победа! В ней пронеслась буря чувств: смех, ярость и дикая преступная радость — словно от света, содрогавшегося с другой стороны холмов, весь мир размягчался и плавился, как верхушка свечи. Только сейчас она узнала, что значит навеки преступить черту, и поняла, что способна на это. Она закрыла глаза, и ее обступили видения. Она увидела себя, ползущую по длинному проходу, тому, что тянется вдоль старой баржи от носа к корме. Она перестала чувствовать ладонями и телом грубую кору древесного ствола, к которому прижималась с закрытыми глазами. Вместо нее она чувствовала под коленями неровный дощатый пол, слышала плеск воды под ним, ощущала влагу на своих ладонях. В ее руке почему-то оказался десантный нож Джерри. В том отсеке, в туалете на носу, раздавались звуки, словно там бился кролик. Потом биение прекратилось, как будто кролик замер от ужаса. Возможно, прислушивался к ее медленному, влажному приближению.