Стивен Фрай - Пресс-папье

Лицо мое, как может подтвердить напечатанная над этой статьей жестокая в ее правдивости фотография, украшено сломанным носом. Изучая жизненный путь моей машины, я не без трепета узнал, что красующаяся на ее капоте фирменная фигурка «Вулзли» погнулась вследствие несчастного случая, в котором участвовал доставочный фургончик магазина «Отечественные и колониальные товары» и некий библиотекарь из Давентри, а произошло это 17 января 1962 года – ровно в тот день, в который мой хобот настигла его злая судьба! Что-нибудь такие штуки да значат.

Но не мог ли целый год пренебрежения ослабить этот особый симбиоз, эту удивительную взаимозависимость и взаимопомощь? Вот чего я страшился, снова усаживаясь во вторник за руль.

Трансмиссионная система «Вулзли» требует совершения маневра, который, возможно, знаком читателям постарше, а именно двойного отжима сцепления. В нынешнем louche [168]мире синхронизаторов коробки передач и автоматических трансмиссий такая процедура представляется допотопной, и я опасался, что за год нашей разлуки мои уши, руки и ноги могли утратить магическую соотнесенность с шестернями и дисками сцепления машины. Опасения оказались напрасными. Давняя связь наша мигом проявила себя, мы снова стали единым целым.

И все-таки есть одно обстоятельство, которое продолжает меня тревожить. Следует ли мне переделать двигатель, перевести его на неэтилированный бензин? И если я поступлю так, какие последствия будет это иметь для меня лично? Не придется ли и мне перейти на кофе без кофеина, а может быть, собственный мой двигатель претерпит изменения еще более пагубные? А ну как мой желудок утратит способность переваривать что бы то ни было, кроме безалкогольного вина? Если я откажу моей машине в возможности накачиваться этилом, позволит ли она мне упиваться хмельными напитками?

Ну да ладно, чему быть, того не миновать. Если это произойдет, мне, по крайней мере, будет проще запускать по утрам мой остывший движок.

В ноябре я получу назад и права поэтические. Суд запретил мне – пока я не избавлюсь от влияния Одена – слишком быстро переключать цезуры и притормаживать на анжамбеманах. Я больше не буду, никогда.

В дни моей зеленой, точно салат, юности, когда я был еще мягок в суждениях и купался в ароматическом уксусе веры, я ничего так не любил, как всунуть мою доверчивую ладошку в ладонь мамы и отправиться с ней в зоопарк. Удивительные способности панд и сходство паукообразной обезьяны с человеком влекли меня с неодолимой силой. Но затем, уже в пудинговые мои годы, когда и суждения мои обрели консистенцию кашеобразную, и сам я погрузился в густой сироп сомнений, меня начали посещать мысли довольно страшные. Не станут ли будущие поколения, оглядываясь назад, с удивлением и неприязнью взирать на нашу бездумную готовность мириться с тем, что животных лишают свободы?

Тема совершенствования нравственных ценностей интересна и сама по себе. Двести лет назад люди весьма добродетельные, добрые и участливые либо сами держали рабов, либо владели акциями сахарных плантаций, на которых одни только рабы и трудились, либо носили одежду из хлопка, собранного, как они отличнейшим образом знали, рабами. Если бы вы сказали им, что они составляют часть самого бесчеловечного, какой только можно вообразить, порядка, поощряют его и обеспечивают ему долгую жизнь, эти люди сочли бы вас сумасшедшим.

Во времена более поздние наши деды и прадеды лишь зафыркали бы, изумленно и гневно, услышав, что лишение половины населения страны права избирательного голоса обращает в ложь утверждение о том, что Британия есть страна демократии. Компанию за избирательное право для женщин ведут истерички, женщины ничего не понимают в политике и их никогда, никогда не следует подпускать к избирательным урнам – так говорило большинство мужчин. И если бы вы поведали им, что шестьдесят лет спустя премьер-министром Британии, проведшим на этом посту самое долгое за всю историю время, окажется женщина, их, возможно, хватил бы кондрашка.

Но ведь наши деды не были дурными людьми, как не были и тупыми настолько, чтобы не понимать суть нравственных доводов, справедливость которых мы ныне считаем само собой разумеющейся. В конце концов, нравственность – это привычка, вот мы и привыкли к мысли о том, что один человек не должен владеть другим, что лишать женщин права голоса неправильно и вредно и что, к примеру, медвежья травля и паноптикумы уродцев отвратительны.