Стивен Фрай - Пресс-папье

БРУКШОУ. Думаю, вам пора начать укладываться.

ДОМИНИК. Да. ( Долгим взглядом окидывает зал. ) Постарайтесь сделать так, чтобы эти парты оставались заполненными, Брукшоу. Как правило, сластей в них больше, чем учебников. ( Начинает опустошать ящик собственного стола, выгребая из него конфискованные водяные пистолеты, пластмассовых зверушек, конфеты и т. д. ) И подыщите для себя на вторники и четверги какое-нибудь полезное занятие. Да, кстати, ореховую пасту оставьте себе, не думаю, что она может мне на что-нибудь сгодиться. Вряд ли она все еще съедобна.

БРУКШОУ ( чопорно ). Спасибо. А вы можете оставить себе вилку для тостов. [240]( Пауза. ) Ну что же, пойду звонить в Эмплфорт… э-э, всего вам доброго, и… я сочувствую вам, Доминик, но, боюсь…

ДОМИНИК. Да нет, Брукшоу, это я вам сочувствую. Ну бегите, бегите.

БРУКШОУ. Э-э… да.

БРУКШОУ выходит. Весь свет гаснет. Потом луч прожектора высвечивает сидящего за столом ДОМИНИКА. За спиной его стоит чемодан, на нем коробка конфет, украшенная инициалами «Р. К.».

ДОМИНИК. Когда я был мальчиком, то и вел себя, как мальчик: думал, ел, спал и играл, как мальчик. Затем Природа принялась ронять намеки насчет изменения моего статуса: голос у меня начал ломаться, на заду выросли волосы, на лице прыщи. Но я продолжал думать, есть, спать и играть, как мальчик. Вот тогда-то за меня и взялась школа – и довольно быстро добилась того, что я стал думать, есть, спать и играть, как мужчина . Одним из мучительных шагов в сторону мужественности стала моя первая сигарета. Я и еще один мальчик, Престуик-Агаттер, укрылись за школьными кортами для игры в «файвз». Престуик-Агаттер вскрыл пачку «Карлтон премиум» и вытащил из нее короткую, тонкую, круглую сигаретку. Едва она оказалась в моих губах, как я запаниковал. Я словно слышал, как кто-то душит во мне мое детство, как в крови моей загорается новый огонь. Престуик-Агаттер подпалил кончик сигареты, я затянулся, вдохнул дым. В ушах у меня загудело, и где-то, далеко-далеко, жалобно застонало мое детство. Но я не обратил на это внимания и затянулся снова. Однако на сей раз тело мое дым отвергло. Мальчишеские легкие не смогли принять грязные клубы копоти, которыми я так торопился наполнить их. Я закашлялся и никак не мог остановиться. Но при всем моем внутреннем волнении я ухитрялся, даже заходясь в кашле, сохранять вид спокойный и невозмутимый, желая произвести впечатление на Престуик-Агаттера, которого мое спокойствие и присутствие духа и вправду приятно удивили. Потоки британской флегмы и британского мужества привольно текли по моим жилам, выплескиваясь и наружу, – во мне зарождался Дух Публичной Школы. Примерно через час пошел дождь, мы забежали в один из крытых кортов, постояли в нем, прислонясь к стене. То были на редкость мучительные часы. А позже, тем же вечером, когда орда хамоватых филистимлян, в которую входил и Престуик-Агаттер, совершила налет на мой «кабинет», у меня сломался голос. В общем-то, совершенно неожиданно. Мне уже было без малого семнадцать, а голос мой все еще оставался детским, – приятного мало. Ну вот, несколько следующих лет я вел себя, как мужчина, тело мое медленно, покряхтывая, обретало мужские формы, и наконец я действительно обратился в мужчину, коим остаюсь и поныне – к вящему удовлетворению мира, который меня окружает, и к тайному моему возмущению и досаде. Я же не просил, чтобы меня обратили в мужчину, я и быть-то им никогда не хотел. Не поймите меня неверно, быть женщиной я не хотел тоже, это состояние, насколько я понимаю, еще более противное, я и вообразить не могу, каково оно – быть женщиной. Нет, я, видите ли, представляю собой то самое, что доктора называют отвратительным извращенцем. Я хочу быть мальчиком.

И прежде всего, я никогда не хотел вырастать. Я хотел остаться мальчиком. Время от времени я примеряю мальчишеские одежды, маленькие, тесные, и это доставляет мне наслаждение. Как упоительно было бы стать мальчиком и снова филигранно уравновесить мягкую пассивность полным идиотизмом. ( Приходя в волнение. ) Если бы можно было помешать мальчику думать и вести себя по-мужски, если бы можно было, когда Природа начинает покрывать его кожу прыщами и волосками, оградить мальчика от школы и от мира мужчин, позволить ему и дальше вести себя по-мальчишески, – тогда Природа, может статься, отступилась бы, а прыщи с волосами пошли бы на убыль. И мы получили бы вечного мальчика. Стоит попробовать. Хм. ( Пауза. ) Когда я приехал сюда, цели у меня были простые. С одной стороны, меня вели устремления чисто педерастические, с другой – как я уже говорил Брукшоу, – мне хотелось удушить тлетворность варварства в самом ее источнике. Но также и уклониться от ответственности, с которой сопряжено пребывание в мужчинах. В конце концов, здесь я – всего лишь старший староста. Но я зашел слишком далеко, дважды. И теперь едва не погубил весьма почтенную школу, уничтожил шансы мальчика попасть в Эмплфорт и лишился возможности стать директором. И всего-навсего потому, что подделал мальчишеский почерк, – действие, которое, как это ни удивительно, наградило меня также и сексуальным возбуждением. Бог знает, что могло бы случиться, задержись я здесь. Или позволь я себе зайти еще дальше. ( Пауза. ) Впрочем, именно это я проделать и собираюсь. Я вижу только один путь, позволяющий выпутаться из моих прискорбных неприятностей, и я пойду этим путем. Помните старую поговорку: «У мальчика, что живет за рекой, попка, как персик, но я не умею плавать»? Ну так вот, он плавать умеет – и это еще одно из умений, присущих всем мальчикам. ( Берет коробку с конфетами и чемодан. ) «Вот он идет во всей красе, как день в лугах, как летний гимн, и свежесть сена по росе являет обликом своим».