Кристина Ривуар - Раннее утро. Его звали Бой

Пьер ответил, что ладно, подождут, у него и впрямь глаза красивые, и когда он улыбается, на горбатый нос не обращаешь внимания, да и Мигель недурен, несмотря на то, что он толстый и у него красное лицо. Я сказала до скорого, мне ответили до скорого, но когда мы пошли домой, Иветта дернула меня за руку:

— Эх ты, ты же про мсье Боя забыла!

— Я нарочно так сделала.

— Нарочно? Господи, а что он скажет, если мы пойдем не с ним на огненного быка?

— А ему не очень хотелось нас приглашать, — сказала я. — Ему лучше быть со своими подругами, с мадмуазелью Долли и мадмуазелью Зузу.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все тут. Да и вообще, хозяевам нечего развлекаться с прислугой.

— Вообще-то, ты права, — сказала Иветта.

Когда мы подходили к вилле, я опять подвязала волосы лентой, которую мне подарила госпожа Макс. Конечно же, я была права.

Сабине де Солль

Отель Англетер

Рим

Италия

Спасибо за присланные открытки, они очень красивы, особенно монастырь Сердца Иисусова в Тренто. Удалось ли Вам провести хотя бы одну ночь в обители? Побывали ли Вы вместе с монахинями на утренней молитве? Я очень люблю звон колоколов к заутрене, этот перезвон кажется мне самым красивым. И люблю смотреть, как монахини идут причащаться, как они подходят по очереди к алтарю, с полуприкрытыми веками, со скрещенными под подбородком пальцами рук, сняв перед этим булавку с черной головкой, чтобы опустить вуаль, откинутую на головной убор. Почему они опускают эту вуаль, когда идут к причастию? Может, чтобы уединиться с облаткой? Чтобы укрыться от посторонних взглядов? От наших взглядов? Не знаю, когда я смогу побывать в Италии. Родители хотят сперва послать меня в Англию, возможно, уже летом следующего года. Думаю, я провожу в Андае последнее лето. На будущий год мне будет, как и Вам, тринадцать с половиной. Как и Вы, я перейду во второй, предвыпускной класс, поеду в Хейлсхэм, в Суссекс, к друзьям бабушки, к Буллен-Смитам. Буду играть в теннис на газоне, а миссис Буллен-Смит будет заставлять меня отрабатывать произношение межзубных звуков. Папа говорит, что это мое слабое место, что я неверно произношу эти звуки, Вы это замечали? Как Вам известно, Нэнни О’Райан, моя старая няня — ирландка. Она родилась в деревне Пакназилл, возле города Корка, на юге острова. Правда же, красивое название? В Пакназилле есть море, причем, похоже, очень приятное, благодаря Гольфстриму, а возле озера знаете кого можно увидеть? Коров и лебедей, которые мирно живут рядом друг с другом. Дорогая Сабина, Вы собираетесь, когда вырастете, писать книги. А что Вы думаете о такой вот дружбе коров и лебедей? Выходит, животные умнее людей? Здесь, за рекой Бидассоа, напротив нашей виллы, идет война. Я Вам пишу, а там свистят пули, летят стрелы, взрываются бомбы, грохочут пушки. И я…

Хорошее начало. Папе понравится. Я оставлю письмо на виду, он оценит и про утренний звон колоколов, и вопрос «Выходит, животные умнее людей?». Ведь он сам говорит, что иногда народ бывает хуже стаи волков. Конечно, надо бы чем-то заменить «взрываются бомбы, грохочут пушки». И стрелы тоже, их в первую очередь надо заменить. Что за странная мысль, откуда эти стрелы? Почему бы тогда не праща Давида? Почему не арбалеты, не партазаны и не алебарды? Почему не аркебузы, благодаря которым Карл V сумел победить нас, бедных французов, при Павии? Почему мне не написать: Дорогая Сабина, пока я пишу Вам эти строки, хорошие испанцы кромсают на куски плохих? Разве не в этом преимущество хороших, что они кромсают на куски (на сколько кусков? какой они формы?) плохих? Разве древние евреи не занимались исключительно тем, что кромсали на куски филистимлян и амалецитов? Ладно, хватит. Как сказала бы матушка Дастье, не отпускайте, Хильдегарда, ваше воображение в свободное плавание. Единственное, что летало, взрывалось и стреляло этой ночью, был фейерверк в честь 14 июля, говорят даже, что он закончился заревом над морем, за Двумя Близнецами.

А мне не довелось увидеть зарево над морем. Впрочем, я и не надеялась. За столом во время ужина папа блистал. Он выдал свою классическую речь о семи бандитах, заключенных в Бастилию и освобожденных толпой идиотов, и-ди-о-тов, 14 июля 1789 года в пять часов пополудни. И дядя Жаки громоподобно высморкался в знак одобрения, не знаю, роялист ли он, но народ он тоже не любит. А когда папа перешел к всеобщим выборам и их вреду (это из-за всеобщих выборов мы летим в пропасть), дядя Жаки заметил, что те, кто ходит голосовать, или бараны, или подкупленные. Зато папе не удалось произнести тираду о предках Боя, которые посылали людей на гильотину. По той простой причине, что дядя Бой к ужину не вернулся. Где же он провел день? На лодке с Долли и Зузу? Не думаю. В теннис-клубе Агилеры? Вполне возможно. Я люблю смотреть, как он играет, он надевает белые шорты, это делает его похожим на мальчика, такой же легкий на корте, как на танцплощадке, он кидается к сетке, будто хочет перепрыгнуть через нее, и меня это всегда смешит.