Кристина Ривуар - Раннее утро. Его звали Бой

— Вы любите цыпленка по-баскски, мадам Мария?

— Что за вопрос, Элиза!

У Элизы низкий голос. Я подумала, что она, должно быть, любит командовать и горе тому, кто ей не подчинится. Все выпили аперитив. Даже Мария Сантюк.

— Ваше здоровье, мадам Аррамбюрю!

— Ваше здоровье, мадам Мария!

— Ах, как вкусно! Что это?

— Это вино. В Испании его делают, там они выпаривают его на огне. Пьер купил еще до войны.

— И вы его столько хранили? Хватило же у вас, однако, терпения.

— Ждали подходящего повода.

Все сидели за столом со скатертью в клеточку и белой посудой. А посередине стола — великолепный букет огненно-красных георгинов. В стаканы после вареного вина налили домашнего с великолепным вкусом малины. Пьер усадил меня рядом и налил мне стакан до краев.

— Пьер, ты что, хочешь, чтобы я глупостей наговорила?

— С Сюзон будьте осторожны, — сказала Иветта, — ей лучше лишнего не наливать.

— Ты за себя говори, бочка бездонная!

— И не стыдно вам ругаться при всем честном народе? — улыбнулась Мария Сантюк.

Перед цыпленком по-баскски была еще Элизина пипрада. Элиза принесла ее в большом глубоком блюде, которое держала, как Святые Дары. Аромат был такой, что до сих пор, как вспомню, слюнки текут, я так люблю запах поджаренного окорока! А сверху — взбитые яйца, розовато-зеленые из-за томатов и перчиков.

— Накладывайте себе, накладывайте, мадам Мария.

Мария положила. Не много и не мало, она не ошибается в количестве. Меня угостил Пьер, а Иветту — Мигель, и она закричала:

— Ты что, ты что?! Это же безумно много, мне в жизни столько не съесть!

— Тебе надо поправляться, Иветта, — сказал толстяк Мигель.

— Вот, слышала, что люди говорят! — подхватила я. — Поправляйся, Иветточка-на-веточке!

— Может, Мигель передаст ей чуток своего жирку? — сказала мадам Аррамбюрю, явная любительница подковырнуть.

— Я так считаю, что Иветта очень хороша такой, какая она есть, — сказал мсье Аррамбюрю, мужчина галантный, правда, берет свой, садясь за стол, он так и не снял.

— И Мигелю нет нужды меняться, — сказала Мария Сантюк.

— Спасибо, мадам Мария!

Как я люблю благодушное настроение и такой вот обмен любезностями! И еще шутки безобидные. Первой покончила с едой бабушка и тут же стала накладывать себе добавки. Мадам Аррамбюрю ее урезонивала:

— Амачи, смотри, тебе будет плохо!

А та в ответ ей скрипучим, что твоя кофемолка, голосом:

— Глупая ты, дочка, мне никогда не бывает плохо. Последний раз я болела в 1862 году, крупом. И с тех пор — ничего.

— А как ваше здоровье, мадам Мария?

— Не жалуюсь.

— Если не считать больных ног, — сказала я.

— У вас ноги болят, мадам Мария?

— Варикозное расширение вен. Это у нас в роду.

— И стоять у плиты часами приходится, от этого лучше не становится.

— Да, у плиты, конечно! Но это пройдет.

— Или не пройдет. Остается делать вид, что пройдет, — заметила я.

— Сюзон, не вмешивайся не в свои дела!

— Вам добавить пипрады, мадам Мария?

— Не откажусь, она восхитительна. Браво, Элиза!

— От вас это слышать особенно лестно, мадам Мария. Говорят, вы делаете рагу из телятины под белым соусом, как никто.

— И не только рагу, — сказала я, — еще острый соус, требуху ягненка, заячье рагу, запеканки, тушеное мясо…

— И плоские сосиски, и сосиски свиные, — продолжила Иветта.

— И блины, и суфле, и ананасовый торт, — добавила я.

— Сюзон и Иветта, в следующий раз я отрежу вам язык!

— Тогда они не смогут есть, — сказала мадам Аррамбюрю. — Так что вы, значит, великий кулинар, мадам Мария?

— Вашим хозяевам повезло, — сказала Элиза.

Мария Сантюк выпрямилась и положила руку на брошь, возле шеи.

— Это мне повезло, — сказала она, — у меня добрые хозяева.

— Я не совсем в этом уверена, — сказала Элиза. — А больные ноги — разве это ни о чем не говорит?

— Это у нас в роду, — ответила Мария Сантюк, — я уже говорила, это наследственное. И у матери моей была такая болезнь, и у тетки, и у бабушки.

— А стоять у плиты? По-вашему, это полезно для ног? Хозяева не подумали дать вам другую работу, не у плиты.

— Прошу вас, Элиза, поговорим о чем-нибудь другом!

В желтом глазу Элизы, мне показалось, блеснул странный огонек. В карем глазу — тоже, только не такой яркий. Ей не нравится, когда возражают, подумала я. Если бы перед ней была не Мария Сантюк, с ее спокойствием и чувством собственного достоинства, она бы выдала нам по первое число. Она из тех, кто готов перевернуть мир. Мария Сантюк совсем другая. А я предпочитаю ворчать, но мир не перевертывать. Наступила короткая пауза, и тут: