Кристина Ривуар - Раннее утро. Его звали Бой

Мы оставили машину перед церковью Сент-Эжени и, взявшись за руки, пошли пешком вдоль тамарисков. Внизу, справа, рокотало море, но на бульваре было полно без умолку стрекочущих дам и заливающихся смехом влюбленных. Поэтому мы, не сговариваясь, полезли по лестнице вверх, на скалу Пресвятой Девы, добрались до первого пешеходного мостика. У его каменного парапета не было ни единого человека. И в туннеле под скалой, и под Девой, мирно возвышавшейся на фоне неба, — тоже никого. Все, кто толпится здесь днем, ушли: фотограф в белом пиджаке со своим черным аппаратом на треноге, продавщица почтовых открыток, торговцы арахисом и сластями. И просто посетители, — они обычно перекрикиваются, как на палубе корабля, — и дети, кидающие камушки в море. Мы поднялись ко второму мостику и прошли по нему до самого конца этого навечно пришвартованного корабля. Там были мы одни, он и я. Одни, Бой и Креветка, на носу корабля, между водой и ночным небом.

— Хочешь, чтобы стало страшно?

— Хочу.

Он приподнял меня и посадил на парапет лицом к морю.

— Не шевелись.

Я не шевелилась и даже перестала дышать, заморгала глазами, чтобы не слишком видеть (вернее, чтобы не слишком чувствовать) пустоту вокруг меня, подо мной. Я была маленьким Муком на ковре-самолете, андерсеновской Дюймовочкой, летящей на спине ласточки, или тем самым профессором, которым так восхищается Сабина де Солль: он изобрел шар, поднимающийся высоко в стратосферу, какое волшебное слово «стратосфера» и какой же смелый этот профессор Пиккар, — Сабина сказала, что у него такая фамилия.

— Ну что, страшно?

— Немножко.

— Подожди, я сейчас.

Легкий и подвижный, опираясь о парапет только одной рукой, дядя Бой подпрыгнул и сел рядом со мной.

— Привет!

— Привет!

— Наклонимся?

— Наклонимся.

Я почувствовала руки дяди Боя, обхватившего меня, твердые-твердые, как веревки. Мы склонились над бездной. Море колыхалось и звало: иди, полежи на спине. А между морем и мной — мягкая, как вата, дорога, головокружение, похожее на танец, в голове у меня дырки, белые пятна, ветер, и тело мое, существующее только благодаря рукам дяди Боя. Я смотрела, как бегут волны, как они обрушиваются на скалы, будто плывущие за нашей скалой, как от них разлетаются в разные стороны хрустальные искры. Нас несколько раз обдало брызгами, но мы не шевелились. Я думала о маме, я знала, она видит нас в эту минуту, и Дюймовочку, и профессора Пиккара. Но ей совсем не было страшно, нисколечко, она не кричала: Бой, Хильдегарда, спускайтесь немедленно, вы что, с ума сошли; она повторяет сказанные только что в машине слова: я полагаюсь на тебя, Хильдегарда, и ее волнистые волосы развеваются вокруг лица, и она вся такая же спокойная, лучезарная, как Пресвятая Дева над нами.

— Ну что, все прекрасно, Креветка?

— Чудесно!

— Тебе уже не так грустно?

— Уже не так.

— Тогда, может, пойдем вниз?

— Пошли.

Он соскользнул вниз так же легко, как только что вспрыгнул наверх, потом протянул руки и опустил меня на землю, в безопасном месте, спиной к парапету.

— Не сильно намокла?

— Нет, я не боюсь воды.

— Вот, а я сам придумал этот фокус: когда мне грустно, я пугаю себя. После этого мне уже не грустно.

— Здорово вы придумали, дядя Бой, средство это верное.

— Хочешь прямо сейчас вернуться в Пор Жеритцу?

— Думаю, пора. Надо. Разве нет?

— Почему надо? Я себе никогда не говорю: надо. Ты что, хочешь спать?

— О, нет!

— Тогда что же?

— Гранэ будет волноваться.

— Не беспокойся. Гранэ волнуется только тогда, когда я ей это позволяю.

Он подал мне руку. Мы прошли по мосткам, по туннелю, вышли к тамарискам, где гуляли люди, и направились к старому порту. После легкого сеанса страха, сердитых волн и бесшумного полета в стратосферу все казалось веселым и радостным: свет, говор в кафе, люди за столиками, старый порт, его узенький пляж и стайки приплясывающих на воде лодок.

— Пить хочешь, Креветка?

— А вы?

— О, я всегда хочу пить, ты же знаешь.

Мы присели за столик. Дядя Бой поздоровался с официанткой: привет, Луизетта, а та ответила: что-то давно вас не видно. У нее был розовый передник, а еще длинная шея с ниспадающей на правое плечо косой. Дядя Бой сказал: ты мне нравишься, и легким движением перекинул косу Луизетты с правого плеча на левое.

— Пить хочу, дорогуша, дай мне двойной коньяк. А тебе, Креветка, тоже коньяк?

— Что вы, дядя Бой!

— Не слушайте его, — сказала Луизетта, — я принесу вам кофе по-льежски. Наше фирменное блюдо.