Нагиб Махфуз - Да осчастливит Аллах твой вечер!

Еще Хамада говорит:

— Если бы не теперешние времена, ты бы нашел женщину, которая предоставила бы тебе весь набор комплексных услуг! — И, хохоча, добавляет: — Вроде нашего «комплексного развития»!

Старик, будь он неладен, в хорошем настроении и поэтому шутит.

— Хочешь, скажу правду? — продолжает он. — Ты мог бы на ней жениться.

Я сердито глянул на него.

— Будь я тогда на твоем месте, — сказал он, — я бы купил обстановку для своей комнаты, хотя бы в рассрочку, и привел бы девчонку в семью, а там уж положился бы на Аллаха.

Я резко ему ответил:

— В то время мне это не пришло в голову.

— Не сердись, я просто вижу, что ты смирился с поражением, даже не пытаясь сопротивляться.

— Прошу, не вини меня за мою несчастную судьбу.

Нашему дому, казалось, мало было одного невезения. К нему присоединились и другие несчастья. Семью раздирала ненависть: то Фикрия препирается с Зейнаб, то мать бранится с Фикрией, то Зейнаб ссорится с матерью.

Фикрия говорит:

— Если бы мы получили образование и нашли работу, то не оказались бы в таком положении, да простит вас Аллах.

Мать кричит в ответ:

— Времена вашего покойного отца не то, что нынешние. Не поминайте злом усопшего.

В разговор вступает Зейнаб:

— Будь я посмелее, пошла бы в служанки.

Мать восклицает:

— Хоть бы Господь поскорее послал мне смерть!

О, дом несчастья и скорби! Будет ли конец этим взаимным упрекам? В то же время по отношению ко мне они проявляли всю нежность и любовь, на какие были способны. Я — глава дома и одновременно его жертва. Я ненавижу их в той же мере, в какой сочувствую им и жалею их. Какой превосходной хозяйкой была моя мать! Как счастливы они были с отцом! Она и не подозревала, что ее семью ожидает столь печальный финал. Однажды я сказал с досадой:

— Почему на наш дом обрушиваются одни несчастья?

— Из уксуса меда не получишь, — ответила мать. — Ты же сам...

— Сам?! — возмутился я.

— По правде говоря, я желаю, чтобы они вышли замуж, только ради тебя.

— Если каким-то чудом и появится жених, то что я за них смогу ему дать? — спросил я насмешливо.

Мать вздохнула и ничего не ответила. Я повысил голос:

— А я? Чем я виноват?!

— Уходи, женись и предоставь нас нашей судьбе, — сказала она раздраженно.

— Я даже этого не могу сделать! — воскликнул я с горечью.

Дом несчастий, который я с каждым днем ненавижу все сильнее. Все те же лица, все те же лишения. Будет ли у этой жизни когда-нибудь конец? Фикрия раздражительна, Зейнаб эгоистична. Они не покидают дома из-за того, что злы на весь мир, что в их гардеробе нет приличной одежды. Между тем война продолжается, цены растут, тревоги множатся. Я говорю матери:

— Главная наша беда в том, что мы слишком многое себе позволяем. Мы должны быть крайне осмотрительными в расходах.

— Я делаю все, что в моих силах.

— Отец, да простит его Аллах, не позаботился о будущем!

Как обычно, она встала на его защиту:

— Он был не в состоянии сделать больше того, что сделал.

— Он транжирил деньги, слишком меня баловал и тем самым испортил мне жизнь!

— И ты его упрекаешь за то, что он любил тебя больше всего на свете?!

— Он поступил бы разумней, если бы экономил деньги, чтобы выдать замуж своих дочерей.

— Отец намеревался откладывать для этого часть своей пенсии.

Однажды мой начальник позвал меня к телефону. До меня донесся голос, от которого бурно забилось сердце. Да это Маляк, моя любимая! Она назначила мне встречу в предвечернее время на улице Дворцов. Мы встретились, когда в моем сердце уже угасла последняя искра надежды, после целого года мучительно долгой разлуки. Передо мной снова ее прекрасное лицо, прелестный стан. Смущаясь и стыдясь, она сказала:

— Ты, конечно, меня забыл!

Мы пошли вместе.

— Я никогда не думал, что все так кончится, — произнес я.

— Всякий раз, когда мне делали предложение, я отказывала, но как жить дальше?

— Я виноват перед тобой, Маляк.

— Значит, никакой надежды?

— Если не будет еще хуже!

Она сникла.

— Было бы нехорошо обманывать тебя, — произнес я.

Мы шли молча, словно на похоронах, пока не очутились на площади, где расположена французская больница.

— Я сделаю то, что ты мне укажешь, — пролепетала она.

— Как я могу тебе указывать. Теперь мне остается только винить себя за твои загубленные годы.

Быстро надвигавшаяся темнота давила своей тяжестью, ее не мог рассеять свет уличных фонарей, окрашенных в синий цвет, как того требовали инструкции противовоздушной обороны. Мы должны были расстаться, не доходя до аль-Аббасии. Окончательное расставание, которое унесет с собой все! Мы остановились. Я спросил дрогнувшим голосом: