Валерий Вотрин - Последний магог

— Ишь, развопились, — заметил первый.

Разговор наш был закончен. Сначала меня запихнули туда, к ним, к заключенным, а потом всех нас вывели и посадили в машину. Я был уверен, что нас везут в порт, но нас скоро выгрузили. Я попал в охраняемое, огороженное место.

Двенадцать огонских дней я просидел в огороженном стане, вместе с сотнями других выходцев из страны Магог. Одни пробыли в земле Огон долго, как я, другие прибыли только что. Там были женщины и дети. Там были шаманы. Я даже удивился, сколько нас живет на свете, — и это еще не весь народ. Всех нас согнали сюда в одночасье. Тянулись дни. Все мы ждали чего-то — мы и наша охрана. Время текло медленно, как илистый ручей. В первый же день мы узнали, что нас действительно некуда девать — ни одна страна не хотела нас признавать. Узнали, что о нас стали говорить, что пытаются понять, кто мы, на каком языке говорим. К нам приходили люди — ученые, газетчики, просто любопытные, пытались говорить с нами через ограду. Многие пробовали на нас какие-то языки — но мы молчали. Нам не о чем было говорить. Равнодушно и немо встречали мы людей, пришедших посмотреть на нас.

Вскоре узнали мы и еще кое-что. В мире шла война. Кто-то воевал с кем-то. Кто-то что-то пытался делить. Мы не вникали в подробности. О чем мы думали? Скажу от себя — я думал о земле Магог. Как там она? Стоят ли еще селения? Горят ли еще очаги, или запустение постигло нас? Целыми сутками я просиживал в тени, у забора, и думал о земле, которую покинул. Другие тоже думали о чем-то. Ряды сидящих прямо на земле молчащих людей. Некоторых пекло солнце, но они не замечали его жара. Молчание висело над огороженным станом.

Так прошло двенадцать дней, и нас выпустили. Ни слова ни говоря, нас выпустили, просто открыв ворота. Куда идти? — спрашивали многие. Охранники просто пожимали плечами. Их это не волновало. Они отпускали нас на волю, вот что главное. Мы потянулись за ограду, как овцы. Никто не выразил радости. Молча потянулось стадо людей к воротам, вышло на волю и молча разбрелось во все стороны.

До города было недалеко. Я пришел туда к вечеру. В моей квартире уже жили. Я не обиделся. Никто не ждал моего возвращения, так зачем хорошему месту пустовать? Сбережений моих у меня не отняли, а имущества у меня и не было. Я переночевал на скамейке в каком-то парке, а утром отправился искать жилье. Его в ту пору много сдавалось, так что об этом я не беспокоился. Но я был задумчив, и поэтому поиски жилья продлились до вечера. Я договорился с одной женщиной и снял хорошую квартиру недалеко от прежнего своего жилья. Помню, была осень, удивительная золотая осень. Я сел на кровать и заплакал. Я думал о Нишкни, о том, что уже никогда не увижу ее могилы. Да, это была последняя возможность вернуться, а сам я, наверное, никогда не решусь снова преодолеть тот путь. Что ж, нужно продолжать жить, жить в земле Огон.

Спустя несколько дней я нашел работу в госпитале.

Это был странный госпиталь — его держали слуги огонского Бога. В основном женщины, но были и мужчины, священники. Так как я был здоров и силен, меня взяли на подсобные работы. Сначала я таскал воду, колол дрова, много чего делал — ведь всех молодых мужчин забрали на войну. Потом мне поручили ухаживать за больными — но это было потом. А сначала я колол дрова, таскал воду, подстригал деревья.

Не прошло и огонского месяца, как меня вызвал к себе главный священник. Это был высокий прямой старик с проницательным взглядом.

— Я вижу, что ты не ходишь в церковь, сын мой, — мягко сказал он мне. — Крещен ли ты?

Это был первый вопрос, заданный мне здесь. Потому что на работу меня приняли, не задавая вопросов, вообще никаких вопросов. Но что такое «крещен»? Я не знал. Я ответил так, чтобы он понял:

— Я не знаю, о чем ты меня спрашиваешь, но, насколько я понимаю, ты хочешь спросить, верую ли я. Это сложный вопрос. Когда-то я верил в произвол Великих Духов и в конец грешного света, который должен наступить через наш избранный народ. Но мне столько довелось претерпеть и столько я видел, что я… что меня… что мне сейчас очень сложно. Сложно сейчас верить.

Он понимающе покивал. Но вопросы у него оставались, как же без вопросов, ведь он ничего не знал об истинной вере, поэтому он переспросил:

— Ты сказал — высший произвол? Ты имеешь в виду волю Господа нашего Иисуса Христа?

Я сначала не понял. А потом вдруг понял. Я сказал себе: «Шепчу, этот уважаемый человек, кажется, имеет в виду того сына Божьего, вот кого он имеет в виду. Скажи ему что-нибудь, можешь вежливо, а можешь прямо».