Валерий Вотрин - Последний магог

А он сказал:

— Она хотела, чтобы ты узнал одну вещь.

Никогда не забуду, каким тоном он это произнес. Каким тяжелым ни было мое горе, в нем нашлось место удивлению. Я удивился. Потому что с трудом, с запинкой вымолвил он эти слова, будто взяли с него клятву произнести их. Взяли клятву на смертном одре сказать мне об этом. И я понял, что Нишкни взяла с него эту клятву. И ужаснулся, даже еще не услышав того, что велела мне она передать.

— Ты должен уйти в землю Огон, — раздались слова тэнгэра. — Ибо грядет великое бедствие на землю Магог за ослушание.

Какое ослушание? Какое бедствие? — хотелось мне спросить. Но вестников не переспрашивают, и я осмелился задать один лишь вопрос:

— Ответь мне, светлый вестник: правда ли то, что говорила Нишкни?

— Да, — раздался ответ, и за ним — еще слова: — Обещай уйти. Обещай ей — она еще слышит.

И я произнес, обращаясь к ее могиле в углу пещеры:

— Я уйду. Обещаю.

В следующий же момент тэнгэра не стало.

Я как мог завалил пещеру, превратившуюся в гробницу Нишкни. Потом недолго думая завалил входы во все другие пещеры. Я уже не плакал. Мне хотелось спрашивать. Вернее, я хотел, чтобы все мы, уцелевшие, задавали вопросы. Нет, не так: мне хотелось, чтобы кто-нибудь держал перед нами ответ. Да, я обещал Нишкни уйти — но прежде я хотел бы, чтобы мне — нам — и им, ушедшим, был дан ответ.

И я решил отправиться обратно, в урду Шумбега.

К бегу со мной вызвались поехать Бурчи и еще с десяток мужчин. Как и говорил Бурчи, хворь выкосила половину селения, даже больше — многие лежали в смертельной горячке, и неизвестно было, смогут ли они выздороветь. Но самым немыслимым событием стала смерть нашего шамана Жар-обожгу, человека кроткого и мягкого, всегда готового помочь страждущим. Гибель этого безвредного существа, настоящего праведника, особенно ожесточила селян, заставила гадать об истинных причинах бедствия. «Это беговы шаманы накликали на нас беду», — единодушно решил созванный Бурчи круг. Целый день судили-рядили — а мимо медленно двигались похоронные процессии, женщины в черном молча бились на руках у мужчин. Уже в сумерках круг постановил, что высказать накопившиеся обиды и прояснить недоумение надлежит мне.

Так я оказался во главе небольшого отряда, отправившегося на следующее утро в урду Шумбега. Над степью стояло огромное, белесое, холодное солнце. Было морозно, над заледеневшим снегом торчали тонкие черные кустики. Ехали долго, потому что часто останавливались, согревались у наспех разведенного огня, пили горячий чай. Вскоре к нам присоединился другой отряд — из соседнего селения тоже ехали к бегу люди. У них дела были еще хуже — хворь почти не коснулась мужчин, зато скосила почти всех женщин, детей и стариков. Мрачные и неразговорчивые, вооруженные до зубов, ехали к бегу люди из соседнего селения.

Уже издалека были видны запертые ворота урды и скопившаяся возле них огромная молчаливая толпа, которая состояла из одних мужчин, разбившихся по отдельным отрядам из разных селений. Они чего-то ждали. Ожидание застыло в морозном воздухе.

У ворот стояли три шамана, среди них — тот высокий, мрачный, по имени Секи-стегай, который, оказывается, был главным шаманом бега. Рядом горел жертвенный огонь, блеяли белые бараны. Толпа угрюмо ждала.

Вперед выступил самый старый шаман, совсем древний, трясущийся старик. Неожиданно звучным голосом он произнес:

— Великое Небо, милосердное Небо, всемогущее Небо, молим тебя о здравии всех присутствующих. Ниспошли им сытости и довольства и убереги до славного дня, когда прозвучит Великая Труба, дабы обрушились они на грады обреченные, грады грешные…

Его перебил насмешливый голос из толпы:

— До того дня, почтенный, никого не останется.

И тут же со всех сторон раздались выкрики:

— А чего раньше не молились?

— Дети, младенцы мрут!

— Вам баранов для жертвы поставляют, а вы их сами жрете!

Старый шаман замолк и даже стал от выкриков отмахиваться. Другие двое затянули песнопения, не обращая внимания на толпу. Высокий подвел к огню барана, быстро и точно махнул ножом по горлу — кровь брызнула в жертвенный огонь. А толпа в это время быстро накалялась, выкрики уже слились в один протяжный гул, лица побагровели.

Только тогда Секи-стегай в первый раз обернулся к толпе.

— Тише, люди! — зычно приказал он. — Чего хотите? Зачем пришли?

Его вопросы потонули в половодье сердитых ответов:

— Чего хотим-то?.. Он еще спрашивает!.. Дети, младенцы мрут!.. Бега хотим!.. Пусть бег выйдет!.. Вам баранов для жертвы поставляют, а вы!.. Хотим бега-а!.. С бегом хотим говорить!.. Пускай отвечает за пагубу!..