Валерий Вотрин - Последний магог

Наконец, ко мне пришел очередной шаман, в котором я скоро узнал того высокого, мрачного, со спутанной бородой, который допрашивал меня в присутствии бега.

— Человек, — обратился он ко мне, и был его голос исполнен необычного волнения, — припомни хорошенько, какого барана повелел заколоть Великий Дух Балбан?

Я улыбнулся в темноте. Неизвестно сколько времени они держат меня тут потому, что не поверили ни единому моему слову, а сами тишком просят моего совета. Обдумывая это, я молчал и улыбался в темноте.

— Человек! — позвал шаман. — Жив ли ты?

— Говорил ли ты с другими шаманами? — спросил я его из темноты, в которой находился неизвестно сколько времени, потому что ни единого солнечного луча не проникало в мою темницу.

— Говорил, — подтвердил он. — Но все они говорят одно и то же, словно подслушали слова друг дружки.

— Нет, — сказал я, начиная терять терпение. — Они не подслушивали чужих разговоров. Они все были тут, у меня. Все старались меня разговорить, как будто я скрываю что-то. Но я ничего не скрываю. Хочешь, я повторю тебе то же, что сказал им?

— Так это был черный баран с белой ноздрей? — уныло спросил он.

— Да.

— Не белый с черной?

— Нет!

Он вздохнул в темноте.

— Человек, ты уверен? — спросил он.

Тут мне стало любопытно. Признаться, до этого я не думал, зачем надо резать черного барана с белой ноздрей. Сказано, что надо зарезать, — значит, надо зарезать. Все-таки Великий Дух Балбан сказал, не Шалбан-ага. Значит, угоден ему именно этот баран, хоть сам баран об этом наверняка и не подозревает, ходит себе, бякает, совершенно неотличимый в отаре от сотен других баранов. Летом отгоняют его на горные пастбища, где ест он сладкую горную траву, зиму проводит в теплой кошаре, жует вкусное сено. Такова баранья жизнь. Но вытаскивают его из гурта, подметив редкий окрас, и тащат на заклание.

— Да чего он вам дался-то, этот баран? — спросил я в сердцах.

Шаман аж руками на меня замахал.

— Тебе об этом знать нельзя! — зашипел он. — Скажи спасибо, что в живых остался… Но скажи же, скажи: точно ли черный баран с белой ноздрей?

— Что, белого заклали? — спросил я.

Он промолчал, но по его молчанию я понял, что да, заклали белого. Молчал он долго. Мне даже показалось, что он уже ушел, и только то, что я не слышал скрежета тяжелых засовов, разубеждало меня в этом.

— Человек! — наконец позвал он. — Ты слышишь?

— Слышу, — отозвался я.

— Я не знаю, говорил ли к тебе Великий Дух Балбан или не говорил, — произнес он. — Но тебе надо покинуть урду. Ты слышишь?

— Как же я уйду? — спросил я. Мне было удивительно, что он такое говорит. Ведь я находился на службе у бега, был его нукером. А этот шаман говорит: уходи. Удивительно мне было это слышать.

— Я скажу, что тебя забрал Дух Балбан, — произнес голос шамана в темноте. — Так ты был наказан за хулу. Ты слышишь?

— Слышу, — сказал я. — Но куда мне идти?

— Отправляйся домой. Никто тебя искать не станет.

Ощупью я пробрался к нему, и он помог мне выйти наружу. Снаружи была ночь, беззвездная, безлунная. Он куда-то вел меня. Потом я услышал лошадиное фырканье — он подвел мне коня. Я взобрался в седло. Только сейчас я понял, что свободен, что передо мною степь, что еще мгновение — и я помчусь домой. Мысли о матери, о Нишкни промелькнули у меня в голове.

И одновременно я чувствовал, что шаман хочет спросить меня. Он молчал, его высокая сутулая фигура маячила рядом. Он молчал, но еле сдерживался, чтобы не спросить меня, не задать вопрос, не удостовериться окончательно. И я ответил на этот незаданный вопрос, ответил успокаивающим тоном:

— Нет. Это был не белый баран с черной ноздрей. Дух Балбан говорил о черном баране с белой. Черного барана с белой ноздрей должны были вы заколоть. Заколот должен был быть черный баран с белой ноздрей, а не белый баран с черной. Так велел Великий Дух Балбан.

Я услышал в ответ тяжелый вздох. Не прощаясь шаман повернулся и исчез в темноте.

Я пришпорил коня.

Я вспоминал о том шамане, когда мне попадался на глаза этот, который жил с нами в доме человека Джованни. С нами он не общался. Он спускался вниз только вечером, молча ел в сторонке и потом исчезал. Временами я чувствовал спиной его сверлящий взгляд. Где он пропадает днем, я долго не знал.

Движимый любопытством, я начал расспрашивать сбегутов. Они только снисходительно улыбались. Шаман их не интересовал. Они относились к нему как к ручью, журчащему в стороне, у дороги, или как к грому, гремящему в отдалении. Отношения между ними и шаманом были выяснены раз и навсегда. Равным образом он не интересовался ими. Правда, он пытался иногда повлиять на них, усовестить, напускался на них с неожиданными упреками. Но, как я уже сказал, к этим упрекам они относились равнодушно, выслушивали его, посмеиваясь, и ничего не говорили в ответ. Он бесился, ругался, грозил, а потом уходил. И они, казалось, тут же забывали о нем.