Израиль Меттер - Среди людей

«Как это все выспренно и глупо звучит, то, что я говорю, — досадливо подумал Леонид Сергеевич. — И зачем я это все произношу?..»

Ему вдруг стало ужасно скучно; он посмотрел на самоуверенный затылок Георгия Александровича, на его оттопыренные, как у Каренина, уши и замолчал, словно ткнулся лбом в стену.

— Забавно! Помогают жить? — переспросил с любопытством Георгий Александрович. — Чем же, интересно?

«Ох, как ты мне надоел!» — подумал Леонид Сергеевич.

— Ну хотя бы тем, что объясняют вам и вашу собственную жизнь, — ответил он.

— Мою?.. Нисколько. Сейчас все так усложнилось и в смысле техники, и в смысле…

— Да при чем здесь техника? — воскликнул Леонид Сергеевич.

Он хотел открыть окошко, но, раздражаясь, давил на ручку не в ту сторону, стекло не опускалось.

— Техника при том, — охотно объяснил Георгий Александрович, — что, чем она сложнее, тем сложнее и человеческие отношения. Это элементарно. И затем сама жизнь наша набирает такие темпы, что буквально не хватает терпения и сил читать очень длинные произведения. Хочется посоветовать автору: «Пожалуйста, покороче! Самую суть давайте, не разводите бодягу!» А уж в смысле языка у вашего Толстого…

— У тебя удивительная манера навязывать человеку свою точку зрения, — перебила его Марина Петровна.

— Если бы люди не навязывали друг другу своих точек зрения, то человечество по сей день ходило бы в звериных шкурах и добывало огонь трением.

— Вечно твои парадоксы, — сказала Марина Петровна.

— Игра ума, — сказал он.

— Вот именно — ума, а чувства — ни на грош!

— Ты, конечно, имеешь в виду мое отношение к тебе? — любезно осведомился он.

— Остановите, пожалуйста, машину, — попросил Леонид Сергеевич.

Он сказал это таким беспокойным тоном, что Георгий Александрович тотчас затормозил, а Марина Петровна испуганно обернулась:

— Что случилось?

— Я должен выйти, — сказал Леонид Сергеевич, дергая запертую дверь.

Перегнувшись через спинку переднего сиденья и все еще не понимая, в чем дело, Марина Петровна открыла машину. Сквозь распахнутую дверцу ветром внесло дождь.

Подхватив свой рюкзак, Леонид Сергеевич, неловко согнувшись и почему-то зажмурившись, хотя на шоссе была непроглядная тьма, выкарабкался на землю. Вероятно, машина остановилась слишком близко к обочине: мокрая земля поползла под ногами, и вместе с ней, цепляясь в темноте за траву, сполз куда-то вниз и Леонид Сергеевич. Канава была неглубокой, но в ней стояла вода, — это он почувствовал, хлебнув туфлями холодную жижу.

— Вы скоро? — нетерпеливо спросила из машины Марина Петровна.

— Счастливого пути! — донесся до нее откуда-то снизу веселый голос Леонида Сергеевича.

Она испуганно посмотрела на мужа и невольно — на свои пакеты, уложенные в углу сиденья.

— Странный тип, — сказала Марина Петровна. — Удивительные люди! Даже «спасибо» не сказал…

Георгий Александрович включил скорость и тронул машину с места.

— До Бугров еще семь километров, — сказал он. — Как он будет добираться в такую погоду?

— А я не понимаю, зачем ему понадобилось вылезать?

— Мы ему надоели.

— Ну, знаешь, это довольно нахально! Остановить машину, воспользоваться любезностью… Хотя я привыкла к неблагодарности.

— Начинается, — сказал Георгий Александрович.

— Гораздо горше, когда неблагодарен близкий тебе человек. Единственное, с чем я никогда не смогу примириться, это с ложью.

Георгий Александрович запел:

— Роют, — поправила его Марина Петровна.

— Раньше рыли, а теперь ищут.

И он снова завел скучным голосом:

Искоса посмотрев на жену, на ее печальное и ожесточенное лицо, он закончил строчку:

А далеко позади, выбравшись из канавы, шел Леонид Сергеевич. Сперва ему были видны задние огни удаляющейся «победы», потом их быстро засосало теменью.

Дождь кончился. Вдоль шоссе стоял черный лес, от него тянуло запахом мокрой сосны. Леонид Сергеевич слышал свои крепкие шаги по асфальту; в ночной тишине они были какие-то особенно значительные.

Он не раскаивался, что вылез из теплой, сухой машины. Ему было невмоготу там.

В электричке они поссорились. Ссора возникла из пустяков, но, как это всегда у них бывало, наворотилось много лишних грубых слов, причина ссоры тотчас же была забыта, а злость осталась. Минут за десять до станции Анатолий сказал: