Израиль Меттер - Среди людей

Он завел машину, вывел ее к воротам, посигналил, чтобы Леля услышала, что он уезжает, и вышла на крыльцо, но она не появлялась, и Вася дал газу.

Дорога была дрянная. На пригорках она подсохла, можно было ехать без колеи, по мертвой прошлогодней траве; в низинах стояла в колеях вода, а между колеями горбом подымалась, словно перекипев, каша из размокшего, жирного, ползучего чернозема. Пустой легкий зад машины забрасывало то в одну, то в другую сторону, слышно было, как картер и передний мост елозили по грязи.

День был пасмурный, не то весенний, не то осенний, поля вокруг скучные, только-только показавшиеся из-под снега, к ним еще не прикасались человеческие руки. Ничего вокруг не цвело, не рождалось, редкие деревья стояли голые и словно червивые от вороньих гнезд.

Где-то сзади в машине дребезжало пустое ведро из-под бензина; Вася терпел-терпел, а потом переставил его наперед, но оно продолжало настырно колотиться, и он стукнул по нему кулаком, чтоб замолчало. Оно и вправду умолкло.

«Жениться бы, — подумал Вася. — Махнуть на юг… И отчего я такой неприкаянный! А женишься, будет такая жена, как у Нилина, что ее весь совхоз ненавидит. Суется во все дела. Удавить такую бабу!..»

Вцепившись в баранку и виляя машиной по располагающейся грязи, Вася, зло улыбаясь, вспомнил, как прошлой осенью жена директора ворвалась в контору и устроила мужу скандал при всех: агроном был, ветврач, зоотехник, бухгалтерия. Леля пришла с рапортом от телятниц. А у директора было лицо — смотреть тошно. И все приговаривал:

— Нюточка, ну что ты?.. Нюточка, успокойся!..

Дал бы я этой Нютке! Чтоб неповадно было дотрагиваться до моего авторитета. Теперь, сидишь в чайной, каждый мозгляк непременно указывает:

— У вас, говорят, директорша начальство по морде хлещет?

Выпив как-то, Вася намекнул директору, что о нем много говорят, а Нилин вздохнул и сказал:

— Со стороны, Василий, не понимают, что такое настоящая любовь.

И глаза у него стали как у больного барана. Надо же!..

Покуда Вася, разбрызгивая и размазывая грязь и ожесточаясь сердцем на жену директора, приближался к районному центру, в Доме приезжих его уже ждали.

В большой комнате с невысоким потолком, уставленной узкими железными кроватями, между которыми стояли солдатские тумбочки сизого цвета, за длинным столом, накрытым жеваной тонкой простынкой, сидел уполномоченный Министерства совхозов. Перед ним стояла глубокая тарелка с окурками.

Большую часть своей жизни Андрей Семенович Марченко проводил в командировках. Он давно уже притерпелся к любым дорожным неудобствам, умел спать и есть в любых условиях, и его большой лоснящийся портфель с ободранными углами таил в своих недрах все то, что необходимо человеку, не рассчитывающему в пути ни на что хорошее. Маленькая резиновая надувная подушка, вафельное полотенце, бритвенный прибор, штопор, порошок дуст, пара белья, носки, дисульфан, роман Коптяевой «Дружба», таблетки от головной боли, шпроты, термос — все это занимало среднюю часть портфеля. В боковых отделениях лежали деловые бумаги, копирка, цветные карандаши, бюллетени и брошюры с различными постановлениями и законами. И когда он раскрывал свой портфель, выражение лица у Андрея Семеновича менялось в зависимости от того, в какое отделение он всовывал свою руку. Оно становилось строгим, если рука шарила в боковом отделении, словно уполномоченный пришел в министерство; залезая же в середину портфеля, Марченко распускал толстые губы, чувствуя себя человеком, вернувшимся после трудового дня к себе домой.

Ожидая машину, Андрей Семенович коротал время, записывая свои дорожные расходы. На столе были разложены квитанции, билеты, гостиничные счета. Марченко сидел в кожаном пальто, в высоких сапогах и в кепке.

— От Москвы до Орла — сто двадцать пять, — бормотал он, — постель туда, постель обратно…

Его попутчик, молоденький корреспондент Володя Корытов, окончивший отделение журналистики этой весной и впервые посланный в глубинный район, уже несколько раз нетерпеливо выбегал на улицу, боясь, что совхозный шофер что-нибудь напутает и не найдет их.

— А вы точно сказали, что Дом приезжих? — спросил Володя.

— Глупейшая история, Владимир Ефимович! — скрипнув стулом, повернул свое грузное тело уполномоченный. — Я выехал из Москвы шестнадцатого в двадцать три пятьдесят. Из-за десяти минут теряются сутки суточных!..

За окном раздался гудок автомашины. Володя выскочил на крыльцо. Долговязый шофер в грязной кепке, надвинутой на уши, стоял около машины и стучал каблуком по заднему колесу.