Андрей Анисимов - Мастер и Афродита

– У меня папаня захворал. Меня три дня не будет.

– Шура! Как же так? Мне завтра надо рисовать твою спину с поворотом. У меня правая дева с венком еще не решена. Тоже надо поискать. Ты меня убиваешь! – Темлюков был обижен как ребенок.

– Ничего, придется обойтись. Я и так две недели без выходных. Не умирать же теперь папане.

Никакой болезни у Шуркиного папаши в тот день не случилось. Он даже не напивался уже больше недели. Сестра Лариса с домашним хозяйством кое-как справлялась. Шура решила взять тайм-аут, чтобы Темлюков осознал, как ему без нее, без Шуры, живется.

В этот вечер Темлюков лег спать в раздражении.

Вокруг спального места валялись картоны, карандаши, фломастеры. Без натуры работа не шла. Греть самому себе чайник не хотелось. Пожевав всухомятку, художник улегся спать. Темлюков злился: «Еще два дня собаке под хвост». И беспорядок раздражал. Темлюков умел создать вокруг себя за один день такой хаос, на который другому требовалось не меньше недели. Художник любил порядок, но никогда сам не убирался. В мастерской на Масловке всегда кто-нибудь это брал на себя. Если не было учеников и поклонниц, приходила дочка. Темлюков любил бывать с ней вдвоем. Лена училась на искусствоведа в МГУ, и он с удовольствием беседовал с ней о тонких профессиональных вещах. Показывал эскизы, слушал ее оценки.

«Может, вызвать дочуру, – подумал Темлюков. – Нет, Шура прекрасно справляется. Какая Шура замечательная натурщица. А как заботлива. Да, он черствый дурак. Девушка ему ничем не обязана, а он на ее внимание чем ответил? Надо быть добрее к людям».

Темлюков не мог уснуть. Он встал, зажег свечу и стал рисовать цветными мелками Шуру по памяти. Шура на холсте получалась такая, как он ее увидел в первый вечер. Шура, примерившая его сарафан. Вот она стоит с гордым вызовом в зеленом взгляде. Сейчас бросит ему сарафан в лицо и убежит.

Наутро художник отправился в правление. У Николая Лукьяновича была делегация из братской Болгарии. Председатель болгарского колхоза Цонев с агрономом и зоотехником приехали делиться опытом.

Пришлось ждать. Гости приехали надолго, и Темлюков уже хотел уходить. Николай Лукьянович заметил художника и вышел к нему в приемную.

– Что-нибудь случилось, Константин Иванович?

У меня есть для вас минутка.

– У моей помощницы заболел отец. А мне без нее очень трудно работать. Нельзя ли кого послать туда к отцу. Уж простите, что отрываю.

– Гришка Топрыгин болен? – удивился Клыков. – Не знал. По-моему, он тут зарплату получает.

Вы узнайте у бухгалтерши Большаковой. Если вправду болен, что-нибудь придумаем.

Константин Иванович разыскал Большакову.

В день зарплаты вокруг нее толпились работники совхоза. Григорий Топрыгин, по ее словам, полчаса назад деньги получил и на вид был в добром здравии.

Темлюков вернулся к себе в клуб расстроенный.

"Как же так? Выходит, девчонка врет. Зачем бы это?

Возможно, у нее есть другая серьезная причина, о которой говорить не хочет. Ах я старый дурак! Скорее всего, у нее парень. Конечно, девушка у меня безвылазно с утра и до позднего вечера. Старый осел. Все так просто…"

Константин Иванович хоть и объяснил себе поступок девушки, но радости от такого объяснения не получил. Мысль о том, что Шура проводит время с другим мужчиной, почему-то для Темлюкова была неприятна. Художник пытался рисовать фигуру Шуры по памяти в разных позах. Рисунки получались неживые. Схематичные, деревянные фигуры, похожие одна на другую. Художник расстроился и решил пойти гулять.

Вознесенский лес синел остриями елей. Константин Иванович свернул с асфальта и зашагал проседком. Темлюков умел и любил ходить. Через час он уже шел глухой лесной дорогой, обходя вековые лужи. Молодой смешанный лес имел южный оттенок.

Кусты, обвитые ветвями ежевики и терновника, напомнили детство. Темлюков родился в южном городе на берегу моря. Раз в год он обязательно ездил на родину. Ездил не навещать близких. Близких не осталось. Художник ездил навещать родную землю. Без нее он начинал грустить.

– Я там вижу лицо земли, – рассказывал Темлюков по приезде.

Южная русская земля с холмами, перелесками, буераками и вправду не прятала от глаза свое лицо в зубцах и морщинах. Темлюков любил желтовато-охристый колорит сожженной солнцем травы, белесые пятна солончаков, быстрые с водоворотами реки, разрезы меловой породы и голубой глины. До того юга еще ехать и ехать. Но самое начало южного духа велось отсюда, с воронежских земель.