Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

— А паненки-то, майор? а?… Ха-ха!

Полковник поцеловал кончики пальцев, а майор робко оглянулся назад и ничего не отвечал во избежание семейных неприятностей.

Улица на время угомонилась. Торжественно зазвучал церковный благовест, и через минуту послышался тоненький звон гимназического колокола, которым ученики созывались по будням в классы, а по праздникам в церковь. Торопливой походкой прошмыгнуло несколько гимназистов, из которых один вчера сидел в карцере, один получил нуль из латинского, а прочие ни в чем замечены не были. Потом степенной походкой выступил высокий учитель словесности (имел привычку никогда не садиться в классе, потому что раз ему засунули в стул булавку); хозяйки возвращались с базара с покупками; лениво пробрела директорская корова, и, наконец, в отдалении показалась медленно приближавшаяся фигура кругленького человека в парусинной накидке, фуражке с кокардой и палкою в руке.

— А! генерал! здравия желаем! — крикнул ему полковник зычным басом.

— Господину советнику… нижайшее! — произнес майор умеренным тенором.

«Генерал», он же и «советник», приветливо закивал головою, прибавил шагу и скоро очутился как раз посередине между частоколом полковника и плетнем майора. Он остановился в минутной нерешительности — к кому подойти, потому что, в сущности, «полковник» и «майор» были одинакового, далеко не важного чина.

— Пожалуйте ко мне, генерал! — решил его колебание полковник. — Я, знаете, по вольности дворянства… Ха-ха! Выходите-ка и вы, майор! Вот мы теперь всё и решим!

Майор с генералом приблизились, все обменялись рукопожатиями и сразу приступили к делу:

— Слыхали, генерал?

— Изволили слышать, господин советник?

— Откровенно вам сказать, господа, еще ночью узнал. Прибежал Лейба и всё доложил… Да, дела!..

— И как же вы думаете?

— Тут и думать нечего: дело ясно…

— Что ж такое? — спросили полковник и майор в один голос.

Генерал чего-то смутился и бросил на полковника испытующий взгляд, но скоро оправился и сделал таинственное лицо.

— Одни говорят, что англичанин интригует, другие — будто жиды мутят… Ну а я, по правде сказать, не знаю. Так, про себя, в мыслях, — он помахал рукою около лба — конечно, разные соображения приходят, а чтобы наверное утверждать — этого я не могу… Однако прощайте, господа! Вечерком на пульку пожалуйте? Милости просим!

Он сделал ручкой, перепрыгнул через гирлянду будяков, отделявших заборы от дороги, и зашагал дальше, оставив приятелей в настроении величайшего недоумения и напряженного любопытства.

— А, майор?

— Мда-а…

— Знает он что-нибудь или врет?

— Неизвестно… Может, знает, а может, и не знает…

— И торопится-то — просто удивительно! У людей праздник, а он — по жидовским делам… живодер!

— Да-а, любит денежки… Однако и мне пора. До свидания, полковник!

Майор удалился, а полковник посмотрел ему вслед презрительно и проворчал:

— Тоже таинственность на себя напускает… башмак этакой!

Потом плюнул, зевнул и ушел в комнату.

Кругленький «генерал» между тем дошел до церкви, осенил себя троекратным крестным знамением, протолкался к алтарю и поставил свечку пред иконой св. Николая; затем снова направился к выходу и через черневшую народом, как муравейник, площадь углубился в мещанскую часть города, где, как гнезда ласточек, лепились по спуску к пруду, одна возле другой, мазанки сапожников, тележников, столяров, бондарей, мелких торговцев, с оборотным капиталом не больше десяти рублей, торговок, с необыкновенным упорством просиживающих дни на площади возле столиков с товарами (в зимнее время они имеют обыкновение помещать горшки с горячим углем под юбки), выкрикивая: «Иголки, нитки, бусы, тесемки, мыло, сера хорошая, синька, крахмал» и так далее. Всё это с удобством может поместиться в большом кармане и стоит грош. Далее следовали факторы, долгие извозчики и тому подобный люд, главным образом двух исповеданий: иудейского и православного. Он остановился возле накренившейся набок и вросшей в землю избушки с куском полинялой вывески на почерневшей, поросшей травою крыше: «С…х дел мает…», вошел в низкую дверь и обратился к косматому, растрепанному хозяину, сидевшему на голой скамье, у голого стола, среди голой обстановки в самой сосредоточенной позе.

— Здравствуй, Максимыч! Ну?…

— Вот чтоб мне с «эстого» места не встать! (Максимыч очень проворно вскочил с места.)

— Э, дружок, так нельзя! Который уж раз? За это, я тебе откровенно скажу, господин судья не хвалит… Очень даже не хвалит!