Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

Тра-та-та-та!..

— Перестаньте вы, ради Бога!.. Житья мне от вашего стуку нет! Потолок, что ли, провалить хотите?

Это моя соседка с нижнего этажа, «молодая благородная особа» со следами кислой капусты на обнаженных руках. Ее восклицание, судя по выражению нервно вздрагивавших губ, представляло только квадратный корень из того негодования, которым было наполнено всё ее существо. Вообще нет создания прозаичнее «благородной особы», когда она засучит рукава, подопнет юбку и возится у печки с ухватами: ей кажется, что кипеть могут только щи, а пениться — только молочная каша.

Я смотрел на «молодую благородную особу» восторженными глазами, подняв на воздух оба шара, вследствие неожиданности ее появления.

— Стыдно вам, право… Да и что бьете-то? Совсем вон тесто сделали.

Она укоризненно указала пальцем на мою конину и вышла, снисходительно хлопнув дверью. По всей передней поверхности сундука действительно размазалось какое-то тесто.

Марья Андреевна лежала на кровати, глаза были закрыты, губы сжаты, и лицо горело.

Я отложил попечение об обеде, сел к окну и хотел поймать за хвост «нечто». Но «вопросы» не поддавались анализу и уяснению: они превратились в темную тучу, которая то осветится, как молнией, блеском сознания, то вдруг станет еще темнее, чтобы через минуту вспыхнуть и осветиться в другом месте.

— Как вы обо всем этом полагаете? — с чувством полнейшей беспомощности обратился я наконец к своей гостье.

— О чем?

Удивительно, как иногда могут конфузить самые простые и короткие вопросы.

— Я так… хотел узнать, спите ли вы? я, кажется, очень стучал?

— Ничего. Я закрыла глаза и мечтала под звуки ваших шаров.

— Мечтали?

— Чему ж вы удивляетесь? Разве жизнь не мечта? Я вот приехала учиться, работать… ха-ха! Разве это не мечта? Вы любите ту… уморительно! Тоже мечта!

Она меня испугала. Лицо ее пылало, глаза горели лихорадочным блеском. Не было сомнения, что она начинает бредить.

— Марья Андреевна! Что с вами, голубушка? Вы простудились?

Она забормотала какую-то бессмыслицу, стала метаться на постели и рвать платье. Я расстегнул ей юбку, снял башмаки, чулки, сильно заштопанные на пятках и с влажными, желтыми пятнами на подошвах, вытер досуха худые, почти детские ноги и прикрыл их одеялом, то есть проделал всё то, что, при других обстоятельствах, могло бы составить весьма пикантную «страницу романа»; потом обмакнул в воду полотенце и положил ей на голову. Она видимо успокоилась и посмотрела на меня вполне сознательно.

— Скажите, где я? А, помню… Я вам наделала хлопот? — Она силилась улыбнуться. — Я вам очень, очень благодарна… мне кажется, это скоро пройдет… Завтра, наверное, можно будет встать.

— Конечно… Только вы не тревожьтесь; постарайтесь, если можете, заснуть. Не нужно ли вам чего?

Ей ничего не нужно; впрочем, она выпьет воды. Вот так, хорошо. Теперь она заснет.

— А тебе, ангел мой, хорошо бы в сестры милосердия поступить!

Я вздрогнул и обернулся. Злючка спокойно сидел у двери, в углу, сидел, по-видимому, уже долго и корчил насмешливую гримасу.

Никогда еще не чувствовал я такой обиды. Смеяться над человеком в самую, можно сказать, торжественную минуту. Я подошел к нему и прошептал самым гневным образом:

— Послушай, Злючка! В тебе ни капли жалости, ни капли чувства нет! Ты… ты…

— Это хорошо, друг мой, что ты злиться начинаешь, — прервал он меня с самым убийственным хладнокровием. — А насчет чувств ты ошибаешься: чувствовать мы можем, только у нас с тобою разные точки чувств…

Я не возражал. Мне противен был его голос. Он подождал минуту, как бы наблюдая, какой эффект произведет на меня его фраза, и продолжал:

— Бывают разные точки чувств, как и разные точки зрения. Я тебе поясню это примером. Положим, мы с тобою наталкиваемся на какую-нибудь безобразную сцену: ну, например, кто-нибудь связанного человека по зубам бьет. Ты, сестра милосердия, сейчас бросишься к жертве, начнешь утешать ее ласковыми словами, приложишь компрессы и забудешь… Ну а я, брат… — Он вдруг встал, выпрямился и резко возвысил голос. — Я… не забуду!

— Но ведь зато ты забудешь о жертве?

— Забуду о жертве.

Он снова сел и насупился. Так как вопрос перешел на теоретическую почву, а «молодой человек» не может пройти мимо теоретического построения, чтобы не поспорить, то я немедленно начал возражать.

— Ты взял неудачный пример. Представь себе лучше толпу странников в лохмотьях, с окровавленными ногами, с потрескавшеюся кожею и высохшими от зноя губами. Как ты к ним отнесешься? Ведь против стихий ничего не поделаешь.