Александр Нежный - Там, где престол сатаны. Том 1

– Да! – с жаром произнес папа. – Ты понял и ты выразил. Кто-то… назовем это кто-то жизнью, судьбой, Богом… – (Озноб пробежал по спине Сергея Павловича, мгновенно вспомнившего лес, мужика с топором, болото и белого старичка, с любовью и мудростью к нему обратившегося.) —…не имеет значения. Но он меня смял! Он меня, как бумажку скомкал и мной подтерся! – пронзительно вскрикнул Павел Петрович. – Нет, нет… Ты не бойся, я плакать не стану. У меня внутри одна водка – собирай слезы в рюмку и пей.

Папа отодвинул чашку, в которой остывал навязанный ему Сергеем Павловичем чай, встал и, запахнув халат, шагнул к плите, от нее – к окну, от окна, третьим шагом, снова к столу и остановился за спиной сына.

– Лысеешь, – отметил Павел Петрович.

– Лысею, – согласился Сергей Павлович.

– От чужих подушек, – сказал папа.

– От плохого питания, – возразил сын.

– Да, да… Вот ты говоришь – я у тебя в интернате нечастый был гость. Может быть, я не спорю. Но ты вспомни – я ведь никогда с пустыми руками! Я тебе всегда что-нибудь тащил: апельсины там, или бананы, или конфет каких-нибудь… Ведь так?

Сергей Павлович промолчал, и папа ответил сам себе:

– Так! – И продолжал: – А мне, когда я в детдоме был, никто даже куска хлеба не принес! А жрать знаешь как хотелось… У-у-у! Так сосет, что выть готов. И бежишь на помойку. А там собаки роются. Но ты уже сам как собака. Они на тебя рычат и ты на них. Они что-нибудь ухватили и тащат – а ты глядишь, как бы у них эту тухлятину из зубов вырвать да самому и сожрать.

– Папа! – потрясенно воскликнул Сергей Павлович. – Я знал, что ты в детдоме… Но ты не говорил никогда, как тебе там жилось!

– А ты не спрашивал. Вы все небось думаете, – неизвестно кого имея в виду под словом «все», но и гримасой на лице, и наклоненной вбок головой, и растопыренными руками ярко изобразил папа свою к ним, и к Сергею Павловичу в их числе глубочайшую обиду, – что вот, мол, Боголюбов Павел Петрович, журналист, в известной газете – сон золотой, а не жизнь! Да за эту газету, будь она проклята, кровью плачено! Душой моей! Талантом моим, если ты знать желаешь! Хотя бы один умный человек в ту пору нашелся и мне по башке дал: не ходи! Ни в коем случае не ходи! Сожрет она тебя, эта газета, а потом выблюет. Куда там. Я тебе больше скажу: меня сначала даже в многотиражку нашего же завода принимать не хотели. Как же! Отец мой, а твой дед, Боголюбов Петр Иванович, взят был в последний раз в тридцать седьмом и сгинул. Мамочку полгода спустя вслед за ним забрали. Враги трудового народа! А я их сын, – и Павел Петрович издевательски захохотал, открыв взору младшего Боголюбова нижнюю беззубую десну. – Вот оно тут, – несколько раз подряд ткнул он себя пальцем в лоб, – клеймо это выжжено было всем напоказ! А я в газету скребусь. Почему? Рука зудела. То стишок сочиню, то какую-нибудь историю – и всякий раз, как глупое свое яйцо снесу, бегом тащу его в редакцию. Там редактор был, Натан Григорьевич, еврей, его по пятому пункту выше многотиражки никуда не пускали. Он меня спрашивает: в газету хочешь? А что спрашивать! На моей роже было написано, что я сплю и вижу себя в этой газетке сраной. А раз хочешь – вступай в партию. Она тебе все покроет: и папу, и маму, и будешь ты полноценный советский человек товарищ Боголюбов. Фамилия, правда, твоя с поповским душком, но с ней все-таки жить можно, не то, что с моей. А его фамилия была, – пояснил Павел Петрович, – Финкельштейн.

– И ты, – помедлив, спросил Сергей Павлович, – вступил?

Папа бросил в рот кусочек сахара, пососал и сказал равнодушно:

– Вступил. И в заявлении для верности написал: взгляды отца никогда не разделял и вообще считал его чужим человеком. Каков был змееныш?! А?!

Некоторое время сидели молча. За окном сияло неожиданно ясное утро, голубело небо, и было слышно, как в овраге, возле дома, звонким голосом звал собаку мальчик: «Линда, Линда, ко мне!» Павел Петрович протяжно зевнул и потянулся.

– Пса нам с тобой завести, что ли? Пить брошу и собаку куплю. Милое дело! Камина у нас здесь с тобой только не получится. – Он снова зевнул. – А не послать ли мне сегодня родную контору к такой-то матери, а, Сергей? Роме, само собой, донесут, он будет ногами топать и брызгать слюной, но пошел бы он на хер. Прораб перестройки, сукин сын. Перелицованный подручный партии. Он про Ленина знаешь сколько книг напек? И фильмов? Машина, дача, ухоженная жена, сытые дети, Наташка-любовница – все из мавзолея! Хороший Ленин и плохой Сталин. А правда в том, что два палача – пара. Тошнит.