Антония Байетт - Ангелы и насекомые (сборник)

Он привык к одиночеству, не умел ни сплетничать, ни прислушиваться к досужим шепоткам и все же предчувствовал – так в теплые дни можно почувствовать на своем лице облако пыльцы, осыпающейся с могучих деревьев, – что-то должно произойти. И вот однажды, направляясь по узкому и темному, как в монастыре, коридору в шестиугольный кабинет Алабастера, он столкнулся с Робином Суиннертоном, который поспешал к выходу. Это был молодой человек с рыже-каштановыми кудрями и милой улыбкой; сейчас улыбка была просто ослепительной, и это насторожило Вильяма Адамсона. Робин едва не сшиб Вильяма с ног, остановился, чтобы извиниться, пожал ему руку и расхохотался:

– Спешу к своему счастью, сэр, голова только этим и занята…

– Этот юноша, – сказал Гаральд Алабастер, когда Вильям вошел, – просил руки моей дочери. Я дал согласие, он же говорит, что ему уже известен ее ответ, – так что поздравьте меня.

– Искренне поздравляю.

– Первый птенчик покидает наше гнездо.

Вильям повернулся к окну.

– За ним скоро улетят и другие, такова жизнь, – сказал он.

– Я знаю. Что тут поделаешь. Должен признаться, меня беспокоит Евгения. По-моему, это известие не сделает ее счастливой, хотя, может быть, я не до конца ее понимаю.

Вильяму показалось, что прошла вечность, прежде чем он понял, о чем речь.

– Так, значит… значит, замуж выходит не Евгения?

– Что? Ах нет. Я едва не сказал: «Ах нет, увы ». Замуж выходит Ровена. Ровена станет женой мистера Суиннертона.

– А мне казалось, мистер Суиннертон неравнодушен к мисс Евгении.

– Да и жена думала, но выяснилось, он любит Ровену. Евгению может огорчить, что Ровена выходит замуж первой. Она, как вы знаете, была помолвлена, но ее жених трагически погиб. С тех самых пор… не понимаю, в чем дело… к ней сватались многие, очень многие, если принять во внимание ограниченность круга знакомых по соседству, но она не… не знаю, то ли она демонстрирует холодность, то ли, может быть… поймите, Вильям, она молодец, она очень стойко перенесла потерю, не сломилась, не роптала, но, боюсь, вкус к жизни вернется к ней еще не скоро.

– Она прекрасна, сэр, она прекрасна… она само совершенство. Пройдет немного времени, и она найдет себе… достойного спутника.

– И я так думаю, но жена беспокоится. Мне кажется, радость матери будет омрачена, если первой замуж пойдет Ровена, – ведь это несправедливо; но можно ли – и нужно ли – мешать счастью Ровены? Впрочем, я не имею права обременять вас своими переживаниями по поводу Евгении в преддверии – и этим в первую очередь должны быть заняты наши мысли – столь счастливого дня для Ровены.

– По-моему, ваша тревога по поводу Евгении совершенно естественна, она… ее породила ваша чуткость… и я хоть и посторонний человек, мне тоже… – Он хотел сказать «тоже дорога Евгения», но осторожность взяла верх.

– Вы добрый молодой человек, вы умеете сопереживать, – проговорил Гаральд Алабастер. – Я очень рад, что вы сейчас с нами. Очень рад. У вас доброе сердце. А это – самое главное.

Теперь, когда Вильям виделся с Евгенией, он пристально вглядывался в нее, отыскивая признаки уныния. Она казалась спокойной и безмятежной, как и всегда, так что впору было подумать, что отец заблуждается на ее счет, если бы однажды Вильям не стал свидетелем странной сцены. Он спокойно направлялся к своему рабочему месту и, проходя мимо седельной и мельком взглянув в окно, увидел Евгению, которая разговаривала с кем-то, с кем – он не видел; она была расстроена и даже плакала. Казалось, она кого-то о чем-то умоляет. Послышались быстрые шаги, и Вильям пригнулся, чтобы его не заметили, – по направлению к дому прошагал Эдгар Алабастер, его лицо было искажено злостью. Чуть погодя во двор вышла Евгения и остановилась, застыла на секунду, а затем нетвердым шагом направилась в сторону выгона и вырытой вдоль сада канавы. Вильям понял, ибо любил ее, что слезы застилают ей глаза, понял, потому что постоянно наблюдал за ней, что ее самолюбие будет ранено, если кто-то увидит, как она плачет. Но он пошел за ней следом – ведь он любил ее – и, став рядом, устремил взгляд в сторону канавы, отделявшей дом от внешнего мира, которую со двора не было видно. Время шло к вечеру: длинные тени тополей протянулись через луг.

– Я не мог не заметить, что вы опечалены. Вам чем-то помочь? Я готов сделать все, что в моих силах.

– Мне ничего не надо, – глухо проговорила она, не выказывая, однако, желания избавиться от его общества.