Юрий Алкин - Мат

Потребовалась еще минута на то, чтобы блуждающие глаза фигуры наткнулись на него.

— Все в порядке, Росс? — спросил Роберт.

— Конечно! — чуть вздрогнув, бодро ответствовал Росс. — Все замечательно.

Вид его, тем не менее, говорил об обратном. От колен к поясу ползли темные влажные пятна. Рубашка выглядела не лучше и в придачу была кое-как заправлена, что совсем не вязалось с привычным аккуратным образом. На левой щеке ближе к подбородку наличествовало розовеющее пятно. А при виде прически в памяти отчего-то всплывало слово «трущобы». Но самое главное — глаза. В них было все что угодно, но не бодрость и не замечательность. Страх там был и немая просьба. А о чем — неясно.

— Ты где это так? — Роберт постарался задать вопрос как можно участливее.

— Упал, — просиял Росс. — Представляешь, пошел себе погулять, воздуха глотнуть, — в четырех стенах ведь сидим. А там — роса уже. Ну я и поскользнулся и ка-ак загудел. Едва руки успел выставить.

Он зачем-то продемонстрировал правый локоть.

— И обидно так. На ровном месте свалился. Хорошо хоть брюки запасные есть. А то стыдно было бы так даже выступать завтра.

Он улыбался и жестикулировал и был даже, скорее, рад, чем раздосадован, но глаза его продолжали светиться гноящимся страхом. Это были глаза собаки, старой бездомной облезлой собаки, которая хочет только одного — чтобы ее не пнули. И лишь потом уже — чтобы ей кинули что-нибудь поесть.

— И главное-то, когда выходил, подумал ведь, что поздно уже, завтра погулять можно. А вот не усиделось. Правда, воздухом действительно подышал, что да, то да.

Роберту вдруг захотелось, чтобы он замолчал. Слишком уж этот радостный торопливый рассказ не вязался с безмолвной тоской в глазах.

— Хорошо, я тебя тогда не буду задерживать, — сказал он. — Ты иди, переодевайся. Холодно, наверное, в мокром стоять.

И в этот момент лицо перед ним вдруг отразило все то, что до этого стояло в одних глазах.

— Только ты… только ты никому не говори, хорошо? — тихо попросил исказившийся вместе с лицом голос. — Хорошо?

Роберт увидел его как будто впервые — эту дрожащую улыбку, эту повернутую под углом голову, этот судорожно дернувшийся кадык. И страшные, наполненные молящим подобострастием глаза. Ничего не осталось в нем от того вальяжного, уверенного в себе человека, который неторопливо наливал себе кофе в пустом зале несколько дней назад. Ничего.

Эк его, — с неожиданным для себя равнодушием подумал Роберт. Упал, значит. Поскользнулся. Конечно, поскользнулся. Раз десять, не меньше. Интересно, что он сейчас чувствует? А ведь я не представляю себе, что можно чувствовать в подобной ситуации. Вот с такими глазами. Не представляю, и все. Понимаю, что человек чувствует, когда ему хорошо. Или когда плохо. Или когда скучно. Неплохо представляю себе, что чувствуют, когда страшно. Это, например, — ставишь ногу на камень, на хороший такой, надежный вроде выступ. А там — пустота.

И подтянуться уже нельзя. И что чувствуешь, когда надо бить, хорошо понимаю. Не разговаривать, а бить. И так же хорошо — когда бьют тебя. Особенно когда несколько сразу. Не как в фильмах, по очереди. А все сразу. Много чего себе могу представить. Но что чувствуют, когда смотрят вот так, с этим затравленным ожиданием — это уже никак. С ненавистью, с недоверием, с вызовом, с сомнением, с презрением, с жалостью, да с чем угодно. Но вот так… как запуганная дворняжка… нет, не знаю.

— Конечно, — ответил он. — Никому не скажу.

На стук долго никто не отвечал. Роберт уже собирался уходить, когда дверь отворилась.

— А, Роберт, — приветливо сказал Кларк. — Заходите, заходите. Всегда рад вас видеть.

— Я на минуту, — сказал Роберт, переступая порог.

— Хотите — на минуту, хотите — присаживайтесь. Чаю не хотите? Я как раз вскипятил. Вы никогда не пробовали чай с молоком? Давайте я вам все-таки налью.

— Вкусно, — констатировал Роберт несколько минут спустя. — Действительно вкусно.

— Это меня один знакомый научил. Англичанин. Вот уж где понимают в чае толк.

— А вы в Китае бывали? — спросил Роберт. — Там в чаевню заходишь — и пять тысяч сортов. Жизни не хватит перепробовать… Ладно, теперь о деле. Как вы оцениваете обстановку?

Кларк перестал пить и укоризненно посмотрел на Роберта.

— Вы же знаете, я об этом говорить никак не могу. Завтра после пяти — пожалуйста. А сейчас, простите, никак.

— Хорошо, — не стал спорить Роберт. — Попробуем по-другому. Вам не кажется, что все зашло слишком далеко?