Дэниел Уоллес - Мистер Себастиан и черный маг

А потом однажды пришел доктор, увел мистера Уокера в другую комнату, и Генри каким-то образом понял, что доктор говорит отцу. Он вошел с Ханной в дом, оставил ее в коридоре у двери в мамину комнату.

«Стой здесь, — велел он ей. — Я вернусь через минуту».

Она ждала там, в коридоре, а потом не выдержала. Как Генри и знал, она открыла дверь и заглянула в комнату. Он кивнул ей, чтобы она не входила, наклонился к маме и поцеловал ее в щеку. «И один поцелуй за тебя», — сказал он Ханне и снова поцеловал маму.

Она умерла в тот же день. Неделю спустя банк взыскал с них по закладной. Вот так Генри, Ханна и мистер Уокер навсегда лишились своего красивого дома, и в истории их несчастий началась новая глава.

— Отец Генри устроился уборщиком в отеле, — продолжал Руди. — Человек, который носил бабочку и костюмы в полоску. Который старался учить своих детей говорить не «картошка», а «картофель». У которого руки были нежные, как вода, — теперь стал уборщиком. Неужели это навсегда? И не настанет момент, когда можно будет развалиться в просторном уютном кресле, задрать ноги, выпивка на столике рядом, и сказать: «Так вот ради чего были все эти страдания — чтобы оказаться здесь, в этом уютном кресле?» Да. Это было навсегда. Семья ютилась в комнатушке между кухней и прачечной.

Руди разобрал безудержный смех, когда он услышал это: между кухней и прачечной! Будто такое не могло быть правдой, будто эта подробность добавлена для пущего эффекта, чтобы сделать историю еще увлекательней. Но это была правда.

— Между кухней и прачечной, — тихо повторил Руди, с прищуром глядя в глаза Тарпа: мол, попробуй-ка придумать что-нибудь хуже этого.

Конечно, читалось во взгляде Руди, можно жить в лачуге с дырявой канализацией и с безродной собачонкой, тявкающей из-под крыльца, но тогда тебе по крайней мере лучше не заглядываться на сильных мира сего, живущих не в пример тебе, прогуливающихся в шикарных костюмах, с шикарными собаками на поводке, на тех, которые если и думают о тебе, то с ненавистью за твою бедность и за то, что ты напоминаешь им о существовании в мире людей, имеющих меньше или почти ничего.

— Черные времена? Еще бы! — сказал Руди. — В конце дня у их отца не оставалось сил на детей. Ни на что, и только сила воли не позволяла ему махнуть на все рукой, лечь и умереть. По нему они видели, что он по-прежнему верил в свою звезду, и никакие деньги, большие дома или уютные кресла были тут ни при чем. Речь шла о самой жизни и о том, чтобы продолжать бороться до смертного часа. Он все силы отдавал, чтобы наладить то, что не мог наладить. Он солгал, чтобы получить эту работу, сказав усачу — хозяину отеля: «Я всю свою сознательную жизнь работал со всяким инструментом. Я дока по части механики». Правда была в том, что он не знал, как забить гвоздь, какой стороной молотка это делается. Но зато теперь у него были крыша над головой и четыре стены. У детей — еда. И для этого он продавал по частям свое тело… Даже в таких условиях, даже при всем этом Генри и Ханна находили себе скромные развлечения, понимаете? Дети это умеют. Ребенок способен преобразить мир с помощью палочки. Генри утащил у отца ключи, и пострелята отправлялись на разведку в незанятые номера. Прыгали там на кроватях, слушали радио и играли в прожигателей жизни, каких предостаточно видели вокруг себя. Ханна изображала жену, Генри — мужа. «Дорогой, мы опоздаем, если ты не поторопишься», — кричала она из спальни. «Не могу найти запонки!» — откликался он. «Дурачок! — говорила она. — Да вот же они, здесь. Думаю, нас ждет изумительный вечер у Шнайдеров». И Генри отвечал: «Я тоже так думаю».

Изумительно, как Руди удалось все это запомнить, когда с тех пор дня не проходило, чтобы он не был пьян. Потому что Ханна именно так и говорила. «Изумительно» — было ее любимое словечко, и она употребляла его по всякому поводу. «Картошка изумительно вкусная!»; «Больше так не подкрадывайся ко мне — ты меня изумил!»; «Изумительно: пара из триста одиннадцатого номера съехала — и оставила мне на комоде немного денег!» Манерное словечко для девятилетней девочки. Единственное словечко такого рода, которому она вообще научилась.

— А еще в запасе всегда была старая добрая игра, как раз для их нового жилья, — прятки, — продолжал Руди. — Вот в один такой день, когда они играли в прятки, это и произошло — то, о чем я упоминал и что навсегда изменило Генри, сделало из него, с вашего позволения, человека, которого вы сегодня видите перед собой.