Оока Сёхэй - Госпожа Мусасино

По сравнению со всеобщей нуждой послевоенного времени первоклассная обстановка в доме Оно не ухудшилась. Здесь по-прежнему гостям подавались изысканные блюда, приготовленные из продуктов, приобретенных у спекулянтов. Томико хорошо готовила китайские кушанья, и Оно часто приглашал в дом людей, с которыми вел дела.

Старик Миядзи обычно насмехался над образом жизни Оно, но когда стал продавать ему садовые деревья, больше не высказывался по поводу соседей.

— Этот тип ведет себя по-мужски, — только и говорил он. — Другой бы не смог удержать такую жену, так что семья Томико, особенно ее старшая сестра из Осаки, не может не относиться к Оно если не с уважением, то по крайней мере с благодарностью.

Оно старался соблюсти внешние приличия, а сам украдкой изменял жене с сотрудницами из своей конторы.

С появлением Оно Акияма, помогавший Миядзи содержать дом своими доходами от переводов, начал бояться потерять превосходство над тестем. Поэтому он часто злословил об Оно в присутствии старика, но потом вдруг, неизвестно почему, перестал говорить о нем плохо. Кроме того, он все чаще стал проводить время, прогуливаясь неподалеку от дома Оно, и заходить к соседям в гости. Старик Миядзи, хорошо знавший нрав зятя, прекрасно понимал, что тот поддался чарам Томико, но к мужскому обаянию Акиямы он относился пренебрежительно, а зная расчетливость Томико, нисколько не беспокоился о последствиях этого увлечения.

Старик хотел жить и жить, хотел увидеть, как жизнь в Японии поворачивается в нужное русло, хотел поддержать реформы, но в конце 1946 года неожиданно умер от апоплексического удара.

Митико много плакала. Она впервые поняла, насколько сильно ее жизнь зависела от отца. И совсем не зависела от мужа, Акиямы. Что не осталось у нее родных, на которых можно было бы положиться. Оно погряз в торговле и отношениях с женой. Из других родных оставалась вторая жена дяди, того военного, который покончил с собой, женщина не очень блестящего происхождения, и маленький ребенок от их брака. С ними Митико и ее семья не общались даже при жизни дяди. Живший отдельно сын второго дядьки от первого брака — Цутому часто навещал дом «Хакэ», но и он по призыву студентов в 1943 году в восемнадцать лет был отправлен в Бирму и не давал о себе знать.

Митико вдруг осознала, что она на свете одна-одинешенька. И не было у нее уверенности в том, сможет ли она жить дальше, вынесет ли свое одиночество. Обычно перед лицом смерти люди преувеличивают собственное значение, Митико же была вынуждена признаться себе в том, что до сих пор ее жизнь протекала в тени отца.

Томико утешала Митико и сама плакала. Даже в ее сердце, сердце кокетки, жила признательность к старику.

Похороны прошли скромно. Так как Миядзи давно ушел в отставку, знакомых старика по железнодорожному ведомству было мало, почтить его память пришли в основном сослуживцы Оно, но большинство всё же составили местные жители. Хоть и раздражали всех в округе ирония и спесь Миядзи, но он прожил здесь пятнадцать лет, и его — «господина Миядзи из „Хакэ”» знали все, от крестьян до извозчиков-рикш. Могила на кладбище Тама, расположенном на другой стороне Ногавы, уже была отстроена, по соседству покоились жена и двое детей старика.

Когда прошли похороны и суматоха, сопровождающая их, улеглась, жизнь Митико с мужем наконец-то вернулась в прежнее, тихое русло. Акияма на свои деньги починил изрядно обветшавший дом и стал устраивать банкеты в обновленном жилье, приглашая друзей, число которых постепенно увеличивалось. Он и не думал о том, что оскорбляет этим чувства Митико.

Вот такова была ситуация в «Хакэ» в июне третьего послевоенного года, когда и начинается наше повествование. Акияме исполнился сорок один год, Митико — двадцать девять, Оно — сорок, Томико — тридцать, а их дочери Юкико — девять лет.

Столичные гости, уставшие от беготни за деньгами и продуктами, иногда посещали эти два дома. Одних изумляло, а других поражало то, что посреди жестокого мира еще существует райский уголок. Берега реки Тамагава, которые можно было, разглядывать с откоса, были всегда зелены. Глядя на кроны деревьев, белевших на фоне этой зелени, люди поражались тому, что даже растения здесь выделяются особой свежестью. Но узнав, что это всего-навсего цветут каштаны, быстро разочаровывались, ведь это дерево в пригородах Токио являлось обычным и выгодным для крестьян, каштановые рощи в округе подпитывали влагой все низины.