Глеб Шульпяков - Фес

Она всегда одна, эта улыбка. Обнажающая десны, кривая. Заволакивающая глаза пеленой, тоже всегда одной и той же.

“Кто он?” – спрашивает человек, глядя в зеркало.

Трогает нос, щеки. Проводит по волосам, снова ощупывая голую кожу.

Скалит мелкие неровные зубы.

“Кто вживил в меня этого человека?”

Перед глазами цепь и кровь, капающая на пол. Дом с кипарисом и площадь.

“Как я связан с тем ? Сколько их во мне?” – спрашивает себя.

“Почему, куда бы я ни попал, во мне есть тот, кто примет чужое как свое?”

“Или для этого нужно просто оставаться собой?”

Но что тогда такое “быть собой”?

Разговаривая с отражением, ему хочется услышать собственный голос. Увидеть в зеркале, как двигаются губы. Доказать тем самым, что жив. Что хотя бы лицо принадлежит ему. Но внутренний голос насмехается.

“Ты существуешь отдельно от этих ладоней”, – говорит он.

“От ног, покрытых бесцветными волосками”.

“От глаз, бессмысленно сверлящих амальгаму”.

Раньше человеку нечего было сказать в ответ. Но теперь он спокойно возражает.

“Ерунда, – не согласен он. – Я – это я! Я стою на пороге важного открытия! Еще одно усилие – и мир выдаст мне свою формулу. Назовет пароль. Откроет карты”.

В такие минуты человека переполняет чувство победы и свободы. Это чувство схоже с тем, какое испытывает тот, кто купил билет в давно загаданном направлении – но пока не знает, на какой перрон подадут поезд.

Опиум горит медленно, но одной-двух затяжек хватает. Желтый лотос сплетается в узел и затягивает в воронку. Холодное тепло расходится по телу. Руки невесомы и прозрачны, неподвижны. Кажется, что сквозь кожу видны мышцы. Вены, по которым бежит пустота, пузырящийся газ.

Он снова пытается вспомнить подвал в том городе, но вместо этого слышит запах камня и хлеба. Сначала размытая, с каждой секундой картина принимает резкие очертания. Человек видит пасмурное море, пляж. Море, бросающее мешки волн на гальку. Купальщиков на полотенцах, взрослых. И мальчика.

Парусина оглушительно хлопает над его головой. Печка обложена глиной и дышит жаром – вот откуда этот запах! И мальчик завороженно смотрит, как два человека разминают тесто. Их лиц не видно, они покрыты мукбой. Руки в муке тоже и напоминают ребенку перчатки.

В печке висят лепешки и пузырятся, как гусеницы. От удивления ребенок резко вдыхает раскаленный воздух – и задыхается от боли. Связки обожжены, вместо крика вырывается хрип. Двое с белыми лицами смеются, суют мальчику лепешку. Увязая в гальке, он бежит обратно.

“Где отец?” – мечется между взрослыми.

Но те пьют вино, едят сыр. Смеются – и ничего не замечают.

“Там! – Кто-то показывает на море. – Смотри!”

Ребенок подбегает к воде, но, кроме волн, ничего не видно.

“Он уплыл в Турцию. Бросил тебя!”

Чьи-то руки подхватывают ребенка, это старший брат. Какая высота! И ребенок тут же забывает про боль и страх. Он видит дом и кипарисы. Крышу, куда утром залезали с братом.

“Не бойся!” Брат перекрикивает шум прибоя.

“Вот он, видишь? – показывает на море. – Видишь?”

Ребенок замечает на горизонте черную горошину. Она смешно перекатывается на волнах, а потом исчезает. Мальчику страшно, он вцепляется брату в волосы, но горошина появляется снова, и ребенок смеется.

Шум города отступает, теперь тишину нарушают только выкрики птиц и уханье веток, когда с дерева на дерево прыгают обезьяны.

Подвесной мостик скрипит, качается.

Монастырские ступы, между которыми идет дорожка, похожи на шахматные фигуры. Между ними сушится оранжевое белье. Голоса долетают из-за белья. Под пальмами стоит навес, под навесом – верстак. Лежит створка двери из цельной доски, над ней склонился монах. Он – краснодеревщик и показывает мальчишкам, как резать орнамент.

Узор обрамляет фигуру бога. В руке краснодеревщика небольшой молоток и долото размером с шариковую ручку. Несколько легких ударов – и тонкий резец, подправить линию. Опять несколько ударов – и шлифовка.

Судя по свежим следам, сегодня работа продвинулась ненамного.

“Два-три сантиметра – вот и весь результат”.

В глубине под навесом он замечает деревянный короб. То, что в нем лежит, напоминает человеку сушеных насекомых, таких еще продают в городе. Однако он ошибается, в коробе лежат буквы . Эти буквы вырезаны из того же материала, что и дверь. Их выточили на машине и еще не обработали.

– Дукка? – Краснодеревщик быстрым взглядом окидывает человека, сочувственно кивает. – Ниббана?