Робер Мерль - Смерть — мое ремесло

— В чем дело, Зецлер?

Он глубоко вздохнул, открыл рот, как будто ему не хватало воздуха, но ничего не ответил. Он был бледен как мел.

— Может, вы все же сядете? — сказал я.

Он снова мотнул головой и тихо проговорил:

— Благодарю вас, господин штурмбанфюрер.

Прошло несколько секунд. Высокий, сутулый, он неподвижно застыл, уставившись на меня лихорадочными глазами. У него был вид призрака.

— Так в чем же дело? — повторил я свой вопрос.

Он снова глубоко вздохнул, сжал челюсти и еле слышно сказал:

— Господин штурмбанфюрер, имею честь просить вас переслать рейхсфюреру СС мой рапорт об отчислении меня на фронт.

Он вынул из кармана рапорт, развернул, словно автомат, сделал два шага вперед, положил его на стол, отступил на два шага и стал навытяжку. Я не притронулся к бумаге.

— Я перешлю ваш рапорт, но с отрицательной резолюцией, — проговорил я.

Он несколько раз моргнул, кадык на его тонкой шее поднялся и опустился — и это все.

Щелкнув каблуками, он повернулся по уставу и направился к двери.

— Зецлер!

Он обернулся.

— До вечера, Зецлер.

Он посмотрел на меня блуждающим взглядом.

— До вечера?

— Вы забыли, что моя жена пригласила вас и фрау Зецлер на елку?

Он переспросил:

— На елку? — И вдруг усмехнулся. — О нет, господин штурмбанфюрер, я не забыл.

— Мы рассчитываем видеть вас сразу после вашего дежурства.

Он кивнул, попрощался и вышел.

Я направился на стройку. Ветер дул с востока, и дым, подымавшийся от рвов в Биркенау, заволок лагерь. Я отозвал Пика в сторонку:

— Что говорят люди об этой вони?

Пик поморщился.

— Жалуются.

— Я вас не об этом спрашиваю.

— Как вам сказать, — смущенно проговорил Пик, — эсэсовцы говорят всем, что это от дубильни, но не знаю, верит ли им кто.

— А заключенные?

— Я даже боюсь расспрашивать переводчиков. Это может навести их на нежелательные мысли.

— Но вы могли бы поболтать с ними как бы между прочим..

— В том-то все и дело, господин штурмбанфюрер, как только я заговариваю с ними об этой вони, они становятся немы как рыбы.

— Плохая примета.

— Я тоже позволил себе так подумать, господин штурмбанфюрер, — заметил Пик.

Уходя, я чувствовал беспокойство и недовольство собой. Было ясно, что специальная операция не пройдет незамеченной, по крайней мере в самом лагере.

Я направился на плац, где обычно производилась перекличка. По моему приказанию там должны были установить рождественскую елку для заключенных.

Навстречу мне вышел Хагеман — толстый, высокий, важный. Жирные складки под подбородком спускались на его воротник.

— Я взял самую большую елку, какая только была... Ведь плац огромный... — он запыхтел, — и маленькая елка выглядела бы смешно, не правда ли?

Я кивнул головой и подошел к плацу. Елка лежала на земле. Двое заключенных под руководством одного из капо рыли яму. Дежурный и два шарфюрера добродушно наблюдали за их работой. Завидев меня, дежурный крикнул: «Смирно!» Оба шарфюрера вытянулись, а капо и заключенные поспешно сдернули шапки и застыли.

— Продолжайте.

Дежурный крикнул: «Живее! Живее!» — и заключенные заработали изо всех сил. Оба они, как мне показалось, не были ярко выраженными евреями. А может быть, такое впечатление создавалось из-за их худобы.

Я посмотрел на елку, прикинул в уме ее длину и вес и обернулся к Хагеману.

— Какой глубины вы роете яму?

— Один метр, господин штурмбанфюрер.

— Ройте один метр тридцать. Лучше будет держаться. Сегодня вечером может подняться ветер.

— Слушаюсь, господин штурмбанфюрер.

Минуты две я наблюдал за работой заключенных, потом повернулся и отошел. Хагеман повторил мое распоряжение дежурному и догнал меня. Отдуваясь, он старался идти со мной в ногу.

— Мне кажется... будет снег...

— Да?

— Я чувствую это... по суставам... — проговорил он с подобострастным смешком.

Некоторое время мы шли молча, потом он кашлянул и сказал:

— Если вы разрешите... высказать одно предположение, господин штурмбанфюрер...

— Да?

— Заключенные, мне кажется, предпочли бы... сегодня вечером двойную порцию...

Я сухо переспросил:

— Предпочли бы чему?

Хагеман покраснел и запыхтел.

— Где мы возьмем двойную порцию? Может быть, вы скажете мне? — спросил я.

— Господин штурмбанфюрер, — поспешно забормотал Хагеман, — это не предложение. По существу я ничего не предлагаю... я лишь высказал предположение... предположение психологического порядка, так сказать... Елка — это, безусловно, очень красивый жест... Даже если заключенные не оценят его...