Робер Мерль - Смерть — мое ремесло

— Нет, господин начальник, это мне в голову не пришло.

— А теперь как вы думаете?

— Я этого не сделаю.

— Так, так.

Стоя передо мной, уперев один конец линейки в стол и опираясь обеими руками на другой ее конец:

— А почему?

Я молчал довольно долго, и старший надзиратель строго сказал: «Отвечайте же господину начальнику!» Начальник поднял линейку и с живостью произнес: «Дайте ему подумать!» После паузы я сказал:

— Не знаю.

Начальник загримасничал, вытянул губы, бросил гневный взгляд на старшего надзирателя, ударил линейкой по бронзовой статуэтке на письменном столе и резво запрыгал вокруг меня.

— Знаете вы кого-нибудь, помимо доктора Фогеля, кто мог бы хлопотать о вашей амнистии?

— Нет, господин начальник.

Из-за моей спины:

— Известно ли вам, что в вашем случае амнистия может сократить срок наполовину? Вы тогда отбудете в тюрьме лишь пять лет вместо десяти.

— Я этого не знал, господин начальник.

— А теперь, когда вы это знаете, ответите вы доктору Фогелю, нет?

— Нет, господин начальник.

— Вы предпочитаете, следовательно, лучше отсидеть лишних пять лет, чем сделать вид, будто вы покоряетесь воле доктора Фогеля?

— Да, господин начальник.

— А почему?

— Это было бы обманом.

Стоя передо мной, тыча линейкой в мою сторону и глядя в упор мне в глаза:

— Считаете ли вы господина доктора Фогеля другом?

— Нет, господин начальник.

— Любите ли вы его, уважаете?

— Безусловно нет, господин начальник, — ответил я и добавил: — Между тем это крупный ученый.

— Ладно, оставим в покое крупного ученого. Как по-вашему, Ланг, законно убить врага родины?

— Безусловно, господин начальник.

— А использовать против него ложь?

— Безусловно, господин начальник.

— И самую коварную хитрость?

— Безусловно, господин начальник.

— А между тем вы не хотите воспользоваться хитростью в отношении доктора Фогеля?

— Нет, господин начальник.

— А почему?

— Это разные вещи.

— Почему?

Я подумал и сказал:

— Потому что в этом заинтересован только я.

Он торжествующе выкрикнул пронзительным голосом: «Ага! Ага!» Глаза его из-за золотых очков засверкали, он бросил линейку на стол, скрестил руки, и лицо его выразило глубокое удовлетворение.

— Ланг, — сказал он, — вы опасный человек.

Старший надзиратель повернул ко мне голову и окинул меня строгим взглядом.

— А знаете, почему вы опасный человек?

— Нет, господин начальник.

— Потому что вы честный человек. — Его золотые очки блеснули, и он продолжал: — Все честные люди опасны, только подлецы безопасны. А знаете почему, старший надзиратель?

— Никак нет, господин начальник.

— Хотите знать почему, старший надзиратель? Потому что подлецы действуют только в своих интересах, то есть мелко плавают.

Он сел в кресло, положил руки на подлокотники, и вид у него снова стал самодовольный.

— Ланг, — сказал он, — я счастлив, что это письмо ученого доктора Фогеля (он поднял письмо кончиками пальцев) привлекло мое внимание к вам. Весьма мало вероятно, что ученый доктор Фогель (усмешка) теперь сделает что-либо для вас. Зато я, напротив... — Он поднялся, с живостью подскочил к полкам с книгами, наугад взял одну и сказал, не оборачиваясь: — Например, я могу, принимая во внимание ваше хорошее поведение, просить, чтобы вам сократили срок.

Он обернулся с ловкостью обезьяны и, словно фехтовальщик, ткнул в мою сторону линейкой. Глаза его загорелись, и вдруг он закричал:

— И я это сделаю!

Он поставил книгу на место, доскакал до письменного стола, сел, взглянул на нас и, словно удивившись, что мы еще здесь, нетерпеливо произнес:

— Уведите заключенного! — и тут же начал кричать: — Скорее! Скорее! Скорее!

Мы почти выбежали из кабинета.

Начальник сдержал слово, хотя мне пришлось подождать этого два года. В 1929 году я узнал, что срок мне сокращен наполовину. Я вышел из тюрьмы день в день пять лет спустя после того, как попал в нее.

В тюрьме я порядком растолстел. Моя гражданская одежда едва налезала на меня. И все же я был доволен хотя бы тем, что близится лето, погода стоит теплая и я смогу обойтись без пальто дяди Франца.

Помимо выходного пособия, я получил право на бесплатный проезд до М. В поезде я поймал себя на том, что думаю о своей камере и, как это ни странно, думаю с сожалением. Я стоял в проходе вагона, смотрел в окно. Мимо проносились еще не сжатые хлеба, колосья слегка колыхались, а я думал: «Я свободен». Странное это было чувство, и странно было сознавать, что свободой я обязан в конечном счете именно доктору Фогелю.